Надъ нами темно-голубоватое небо. Сумерки, достаточно свѢтлыя и которыя закончатся еще не скоро, что только намъ къ счастью.

Я лишь дурманъ въ фарфоровомъ горшкѣ, засыпающій отъ пьянящего ночного воздуха. Меня несетъ мой старый другъ. Я вѣдь говорилъ о немъ? Но это не важно. Сего лиса трудно не узнать, если только онъ никогда не былъ вамъ знакомъ. Прижавъ меня къ своей груди, он аккуратно куда-то меня несетъ. Вродѣ бы я зналъ, куда, но уже позабылъ отъ этого сладкаго воздуха. Отъ моего друга я чувствую тепло, что даетъ мнѣ не померзнуть въ этихъ милыхъ, но холодныхъ сумеркахъ. И лишь мой рыжій пріятель поетъ мнѣ колыбельную, дабы мнѣ не было страшно.

Вокругъ свѣтятъ маленькіе фонарики, которые развѣсили мѣстные жители — феи и эльфы, не желающіе намъ зла, но, спрятавшись въ листѣ могучихъ деревьевъ и кустовъ, наблюдающіе за нами. Кстати, кажется, они видятъ и васъ! Они перешептываются, но не изъ страха, а изъ любопытства. Знали ли они моего друга? Мнѣ это невѣдомо. Однако мы их очень впечатлили. Не каждый день увидишь лиса съ дурманомъ въ фарфоровомъ горшкѣ!

Да, я кажется припоминаю. Судя по старокельтскимъ песнямъ, что я слышу вдалекѣ, мы идемъ къ нимъ на праздникъ. Мнѣ это очень волнительно. Какъ они ко мнѣ отнѣсутся? Обрадуются ли или устрашатся? Я знаю лишь, что они явно будутъ рады моему другу, но будутъ ли рады мнѣ? Это такъ волнующе!

Но пока же я лишь плыву въ этихъ свѣтлыхъ сумеркахъ сѣвернаго лѣта, вспоминая о мирномъ дне, прошедшемъ прежде и подарившемъ мнѣ старое тепло, которое я успелъ давно позабыть.

Прѣдо мной, нѣжно кружась, танцуетъ мой милый лисъ. Граціозный, какъ дворянинъ, онъ кружится со мной, маленькимъ нѣжнымъ дурманомъ въ фарворовомъ, разписномъ горшкѣ. Онъ понимаетъ, знаетъ, какъ мнѣ страшно, какъ мнѣ одиноко. Он лишь легко, едва замѣтно, мягко улыбается мнѣ и кружится въ своемъ старинномъ танцѣ, развивая на шеѣ свой шарфикъ цвѣта капусты.

Мы въ мартовскомъ, тающимъ отъ снѣга лѣсу. Возлѣ насъ течетъ чистый, сладкій ручей, а на лиственницахъ вокругъ разсѣлись птицы, возпевающія стараго придворнаго музыканта и его хрустальную мелодію, сочиненную нѣкогда имъ для короля далекой страны. Увы, мой слогъ совсѣмъ неглубокъ, а потому я не смогу передать всѣ оттѣнки этой старой песни, посвященной Солнцу. Сейчасъ стоитъ утро, обливающее старый лѣсъ теплыми лучами.

Мой братъ не по крови шепчетъ мнѣ колыбельную, и я танусь къ нему, зная, что онъ добръ ко мнѣ. Лишь он любитъ меня и прощаетъ. Я хочу плакать, плакать от того, будто все зло, весь злой сонъ, въ которомъ я былъ, закончился. Он гладитъ меня, а на меня падаетъ снѣгъ, от котораго я безконечно радъ, какъ маленький ребенокъ.

Я лишь хочу дотянуться до него, дабы почувствовать все его добро. И не только его, он ведь спасъ и мое. Я вѣдь былъ прежде добрымъ, нѣжнымъ цвѣткомъ, не желающимъ ни одной душѣ зла, я помню то. А мой милый другъ лишь танцуетъ и какъ прежде улыбается мнѣ.

Я хочу плакать, будто младенецъ, желающій излить все свое горе родной матери. Пусть я счастливъ, но я не могу дотянуться, хоть тянусь къ нему изъ всѣхъ силъ, до этаго прекраснаго юноши. Прекраснаго своей добротой и милосердіемъ.

Ахъ, как мнѣ страшно! Нѣтъ, онъ не обидитъ меня, то я знаю. Страшно, что я недостоинъ этаго свѣтлого духа, защищающаго меня отъ холода. Зачѣмъ же, о зачѣмъ он кружится со мной? О, я не долженъ! Но я желаю кружится въ его рукахъ, потому что никто до того такъ со мной не танцевалъ.

И я качаюсь въ его рукахъ, подъ этимъ падающимъ хрустящимъ снѣгомъ, а мой странный благожелатель лишь кружится, улыбаясь мнѣ. Но, кажется, я не могу увидѣть его глаза. Улыбку вижу, но не глаза.

Я вижу, вижу уставшую, или же грустную, улыбку. Онъ не будетъ больше танцевать въ своемъ капустномъ шарфикѣ. Я понимаю его и не виню въ томъ. Пусть он оставитъ меня, я не замерзну. Я постараюсь не замерзнуть ради него. Лишь пусть вернется ко мнѣ, пусть не оставитъ, ибо я не хочу больше испытывать ту боль. Одинъ ли онъ? А если нѣтъ, то сколько ихъ? И есть ли другіе? Кто же онъ?

Я буду ждать тебя, другъ. Я не замерзну.

Хороwo пишешь! UwU

>>3048
Есенин, ты?
Про SRKN'a в курсе

Рядомъ со мной тихо играетъ дуэтъ Симона и Гарфонкеля. Ихъ песня The Boxer. О, какъ я заслушивался этой песней въ тотъ поздній ноябрь! Я слушалъ ихъ и мѣчталъ о любви. О томъ, что я наиграю тотъ напевъ, что былъ ей знакомъ, и она пойметъ меня, наконецъ пойметъ меня единственная изъ нихъ. Но не поняла. Я просто не наигралъ, не удалось.

Выкуривъ трубку, мы пустили въ воздухъ дым лжеморали, знакомой лишь намъ съ вами. Но представьте же человѣка. Онъ въ бежевомъ костюмѣ, съ чемоданчикомъ и алым шапоклякомъ. Представьте же его съ усами въ староанглійскомъ стилѣ. Он клеркъ, друзья мои! Клеркъ прошлаго вѣка, наше плѣмя ему не чета.

Подбѣгите же со скоростью сорока гончихъ къ нему и разскажите ему о каждымъ, кто посмѣлъ разрушить дымъ нашей морали! И онъ лишь спроситъ, разкрывъ широко глаза, онъ лишь спроситъ взолнованно: «Но что же такое эти ваши имиджборды?». О, разкажите ему все! О всѣхъ нашихъ грѣхахъ прѣдъ письмами въ вычислительной сѣти. Смѣлѣй! Смѣлѣй!

И не говорите ему ничто о нашихъ настоящихъ грѣхахъ. Какъ мы отринули свою человѣчность, ту человѣчность, что у него в обиліи, в пользу начала дикаго, какъ мы примѣрили маски злодеевъ и негодяевъ въ погонѣ одобрѣнія отъ писемъ вычислительной сѣти. Не говоритѣ, ибо у насъ нѣтъ настоящихъ злодеяній! И лишь презрѣнное желаніе одобрѣнія, мелкое тщеславіе, то, за что мы ненавидимъ людей на скамейкахъ въ нашихъ дворахъ.

Отриньте же тщеславіе, друзья и ворози! Слава умираетъ, но не умретъ лишь истина, которую мы не ищемъ, но призваны искать, ибо лишь в истинѣ спасѣніе! Забудьте о глупости, у всѣхъ она есть! Грѣхъ глупости не великъ, но ищите же, ищите истину! Я буду ее искать, не вижу въ иномъ смысла, кроме какъ искать ее. Я буду жевать литеры, буду грызть всякую запись, дабы найти или сотворить ее. Я глупъ! О да, я оглупелъ, я признаю ее. Я боялся въ этом признаться не себѣ, но вамъ, друзья и ворози! Но я и поумнѣлъ.

И развѣ вы хуже меня? О нѣтъ! Или равны, или лучше, но не хуже. Отправимся же въ путешествіе же, друзи и ворози, взявшись за руки или порвавъ всѣ рукопожатія, будто цѣпи несвободы. Впередъ же, скорѣе! Ищите же истину, забудьте славу и ищите истину, пока въ васъ бурлитъ кровь! Ибо потомъ будетъ поздно. Быть можетъ, скоро вновь увидимся съ вами. Быть можетъ, я еще улыбнусь вамъ. Вѣдь самъ я сколько разъ хотѣлъ искать, и сколько разъ змѣй одобрѣнія меня кусалъ, заставляя бросаться въ чуждыя волны. Но былъ я бы глупъ, если бы не поумнѣлъ, если бы не хватался за свою голову, освободившись от пьяни яда. Вѣдь и у меня есть умъ, тотъ свѣтлый умъ, что обманули суппостаты и подлецы, никогда не пожалеющіе о подлости своей.

И если же рѣшили вы, как и я, что не хотите быть больше вѣчно пьяны, то хватайтесь руками и ищите истину. Мы найдем. И если не мы, то кто-то из васъ. А если не изъ васъ, то ты, о друг, что спасъ меня!

О мой духъ, какъ ты стремителенъ! Каждый разъ, очнувшись, выбѣгаешь ты голый прежде, чѣмъ могу я надѣть на тебя красивую одѣжду, что ты заслужилъ. Знаю, что ты, налюбовавшись на старыя картины, хочѣшь показать свою прекрасную наготу. Я вѣдь позабыл] даже старую великорусскую орѳографію, а ты печатаешь въ ней, желая тянуться къ красотѣ. Но прежде же, послушай же меня, пьянаго дурмана!

Одѣнься! Посоветуйся съ матерью твоей душой и отцомъ твоимъ разумомъ. Устали они отъ твоихъ вольностей, они не вечны, а вот ты будешь съ людьми, останешься съ ними потомъ. Такъ выслушай же ихъ и въ благодарность позаботься о нихъ, прежде чѣмъ спѣшить. Не будь мятежнымъ, но будь свободнымъ. Не будь скованнымъ, но будь упорядоченнымъ. И всѣгда помни, что когда родная свобода идетъ противъ родного порядка, всѣгда на шагъ ты ближѣ къ горю. И съ каждымъ ударомъ их мечей ты будешь дѣлать шагъ въ пропасть. «Будь здоровъ!» — совѣтуетъ вѣчный Сенека ежегодному Луцилію. Совѣтую и я тебѣ быть здоровымъ.