>>921
Устранив различие между явью и сном ("действительность как сновидение" скорее означает, что нет и "сновидения", - точно так же, как: "Мы упразднили истинный мир – какой же мир остался? Быть может, кажущийся? … Но нет! Вместе с истинным миром мы упразднили также и кажущийся!", - есть просто видимость, одна и та же, во всех случаях обрабатываемая и интерпретируемая, - одинаково (с точки зрения сознания и его "зрения", "перспективного угла")), - устраняется и "разрыв": получается возможность действовать одинаково во всех ситуациях вне зависимости от их направленности или последовательности (вне зависимости от того, в какую сторону мы идём и по какому "пути" - касательно врат "Момент"/"Миг" (Za-III, "О видении и загадке")): так как методы психоанализа приспособлены к неисторическому и одновременному, - они есть параллельное средство и помощь в разрешении несостыковок и причинно-следственных проблем ("нет ничего лучше причины и следствия"). И наоборот, - стандартная модель сознательности есть такое же подспорье при ориентировании внутри сновидческих или около-сновидческих (проецируемых) проблем.
Эта модель интерпретации и толкования (чтения) есть взаимное переплетение, устраняющее противоречия и несостыковки там, где "противный" метод бессилен что-то предложить.

Это же есть путь к наиболее личному "прозрению": то, что касается сна, автоматически (в силу метода, т.е. привычки толковать согласно методу) становится связанным с ним. Оно больше не подавляется и не репрессируется, а выносится на, - сознания, - поверхность (и становится допустимым работать с ним; казавшиеся "сложными" вещи больше не ускользают от рассмотрения).
Таковой эффект есть рост воли к власти, - и ничего кроме этого.

Отдельным остаётся тот эффект, что видение сна как направляющего действия в действительном мире обычно не учитывается в человеческом мировоззрении, - оно как будто бы вынесено за скобки, как скрытый аффект. Этот аффект, во многом, есть то, что можно в действительности означить и интерпретировать. Даже ситуации, где означающие становятся Реальными (Real, см. поздние теории Лакана) и не поддаются никакой интерпретации, а только выражают собой какое-то направление или аффект, - всё равно несут те или иные данные (а не мистическую "информацию"). Эти данные можно учесть (с помощью чисел), - а значить, этим можно ими овладеть, - и тем самым, посредством власти, - привнести их и в сознание, и в этот мир.
(К вопросу о "обнажённости", особенно: "желания сказать".)

Учёт символом и означающих сновидения влечёт за собой разбор их согласно не "интуициям", а строгим методам. Эти методы устанавливают связи между ними, и их объектами, явно, вновь и вновь. Это установление связей как "насилие" есть то, что оформляет жизнь. И будучи морально неопределённым (во сне никто не несёт наказания и не имеет, за свои действия, никакой вины), - эти методы, в их действенности и действительности, - так же лежат "по ту сторону добра и зла", - как и сама [Жизнь] "эксплуатация", - жизнедеятельность (снов) носителя.

Моральным реалистам, снова.
Отсюда и следует, - что слишком многое в человеческой действительности, в силу определения, - лежит "по ту сторону добра и зла". Прежде чем доказывать ту или иную метафизическую (а не просто, - юридическую), - "насильственность", - следует доказать, что она (конципируемая "насильственность") в действительности не была результатом того, что называют как "сон" или даже "мысленный эксперимент" ("поставить себя на место Другого/Инакового"). Потому что, согласно строгости мышления и даже сократической методике, - без знания сна обвиняемого, - нет никакой возможности доказать, до конца, те или иные "мотивы". Просто в силу нехватки данных о них.
И даже эта линия рассуждения не отменяет "моральный реализм" как идею, - но только уточняет и углубляет, - почему он всё-таки (не доходя до уровня суждений "жизнь нельзя оценить"), - всё ещё, - утопический идеализм, - всё ещё, - не достижим...

... и это же позволяет дополнить арсенал философского мышления, существенно расширив его тем, что доселе запрещалось как "поэтический избыток". Оказывается, что даже это хранилище означающих (сон), - может быть вполне задействовано в философии, как неотъемлемый его элемент.

И этот элемент, всегда, - лежит, - по ту сторону, - Добра и Зла. [Человека и Времени.]

[The end.]

Давайте наконец подумаем, какая наивность заключается в утверждении: «человек должен быть таким-то или таким-то!» Реальность же показывает нам удивительное богатство типов, изобилие игривых форм и изменений: и какой-то жалкий моралист, стоящий на обочине, говорит: «нет! человек должен быть другим!» Он даже знает, каким он должен быть, этот хныкающий и брюзжащий, он рисует себя, на стене, и говорит: «ecce homo!»… Но даже если моралист обращается только к отдельному человеку и говорит ему: «ты должен быть таким-то и таким-то!», он продолжает выставлять себя на посмешище. Индивид — это кусок фатума, с передней и с задней стороны, ещё один закон, ещё одна необходимость для всего, что будет и что есть. Сказать ему «измени себя» — значит требовать, чтобы изменилось всё, даже назад, ещё и назад… И действительно, были последовательные моралисты, они хотели сделать человека другим, то есть добродетельным, они хотели создать его по своему образу, то есть по образу мерзавца: для этого они отвергли мир! Небольшое безумие! Небольшая форма нескромности!… Мораль, когда она осуждает сама по себе, не с точки зрения жизни, не с учётом её нужд, целей и намерений, есть специфическая ошибка, к которой нельзя питать жалости, идиосинкразия дегенератов, принесшая нам неизмеримый вред!… Мы же, мы, имморалисты, наоборот, раскрыли своё сердце для всякого понимания, осознания, одобрения. Мы не отвергаем легко, мы находим нашу гордость в том, чтобы быть утверждающими. Всё больше и больше нам открывается взгляд на ту экономию, которая использует всё то, что священный абсурд священника, больной разум в священнике отвергают, на ту экономию в законе жизни, которая находит свою выгоду даже в отвратительном типе мерзавца, священника, добродетельного человека — какую выгоду? — Но мы сами, мы, имморалисты, и есть этот ответ…

...Оставь меня! Пусти! Оставь меня! Я слишком чист для тебя. Не прикасайся ко мне! Разве мир мой не стал совершенным?
Слишком чиста кожа моя для рук твоих. Оставь меня, бестолковый, темный, удушливый день! Разве полночь не светлее тебя?
Самые чистые должны господствовать над землей, никому не ведомые, непризнанные и сильные, души полуночи – полуночи, что светлее и глубже всякого дня.
О день! тяжелой поступью ходишь ты за мной! Ты протягиваешь руку за счастьем моим? Я, одинокий, богат для тебя, я для тебя – кладезь сокровищ, хранилище золота?
О мир, ты хочешь меня? Разве принадлежу я миру? Разве я набожен? Или божественен? Но, день и мир, слишком вы неуклюжи:
– пусть ваши руки будут более ловкими, протяните их за глубочайшим счастьем и столь же глубоким несчастьем, ловите какого-нибудь бога, но не меня:
– мое несчастье, мое счастье глубоки, о удивительный день, однако не бог я и не божий ад: глубока боль мира...

[NB. "Пусть мир будет таким, какой он, - и есть, - а не таким, как хочется мне, или кому-то ещё.
Что должна говорить твоя совесть, о мир, неуклюжий ты мир? — ‚Ты должен стать тем, [кто ты есть] кем ты являешься.‘"]

>>901
>маленький Ницше, с щитом, - стоящий против ужасного призрака, - от духа Анти-Самости
... и "от духа Анти-Христа, в самом наихудшем его воплощении, - как Христа, настоящего, истинного Христоса, - извращении..."

– Иисус сказал своим иудеям: «Закон был для рабов - вы же любите Бога, как люблю его я, сын Божий! Какое дело сынам Божьим до морали!..» –

Sapienti sat.

Der Antichrist.

[альт. интерпретация: Само Бытия [Ἀλήθεια] против [ложного Бога] Бога Ничто ["Бога" "Любви"] = Дионис против Распятого… ("Дионис — это, как известно, также бог [нераскрытого] тьмы"; "Распятый" как ужасный символ, как не-Христос (не его Само), как нечто (Ничто), существующее только в зависимости от Бытия, не как текучее/становящееся, а как "результат", промежуток, "монотонотеизм" (Христос и его жизнь, интерпретированная в неживое, в не-жизнь, в мысль); Ничто, оказывающее [волю к власти] воздействие на мир/die-Welt ("вампир" - это не "священник", а, - структура, священник-как-структура (означающих), она заключает людей - в тюрьмы); "Дионис против Распятого" - как конфликт Живого - с Не-живым; Ничто как каверзная структура (целибат как отражение его существенной природы); наконец, "Ничто" как структура, нуждающаяся в помощи сострадательных и поддерживающих рук, то, что "не может ни жить, ни умереть", "...самость? Еще не мертвая, но и уже не живущая?", как результат работы ума, но не рассудка (!); одним словом, Ничто, - это, - [логический] тупик... [... продолжая логически и говоря теологически (в этом нет ровным счётом никакой необходимости), видим: "Дионис" есть творение истинного, неназываемого, непознаваемого, неведомого Бога (истинного властителя), но то, с чем ведёт войну "Дионис" (Самость), - это то, чему не следует, по замыслу этого "Бога" ("Бог" - это символ), вообще, - быть.])
…[Paulus] begriff, dass er den Unsterblichkeits-Glauben nöthig hatte, um „die Welt“ zu entwerthen, dass der Begriff „Hölle“ über Rom noch Herr wird, — dass man mit dem „Jenseits“ das Leben tödtet…
– Nihilist und Christ: das reimt sich, das reimt sich nicht bloss…]

>>905
>против [ложного Бога]
>против ["ложного Бога" (Бог, будучи овеществлённым, - теряет жизнь и становится не живым, а мёртвым; следовательно, - никакого "Бога", могущего быть как-то обозначенным или хотя бы "указанным", не может никогда и быть, - каждый такой "Бог", кроме его "инкарнаций", живых (см. также huoju 活句 как понятие), - это необходимым образом, - ложное его воплощение...)]

>>824
>как философствовать телом, а не, по-"платоновски", - разумом?
"разумом", или, также, "душами" (вместо "эйдосов" - телесность, или, - сами - тела (философия телами, множественными, которые в совокупности образуют Целое; это не витализм (витализм - это вульгаризация этой идеи "вечного возвращения того же самого")))
[(достаточно уточнений; как было сказано выше - sapienti sat)]

«Но, господин, — сказала она, — вы говорите на свинском немецком!» — «Немецкий, — ответил я, весело, — просто немецкий! Оставьте свинью, богиня! Вы недооценили трудность в том, чтобы выразить тонкие вещи на немецком!» — «Тонкие вещи! — воскликнула Ариадна в ужасе. — «... Куда это всё ведёт!»

... Ты льстишь мне, - ответила Ариадна, - но я устала от своей жалости, все герои должны погибнуть из-за меня: Это моя последняя любовь к Тесею: «Я уничтожу его».

Антихрист. Книга.
"Переоценка всех ценностей": "Анти-Христ" - законодательный мандат, направленный против христиан и их анти-доктрины вечного возвращения того же самого (Заратустра как император (aut Caesar aut Nihil; см. Борджиа - не как человека, - а как персонаж), новый повелитель анти-христиан).
Смысл этого направления - политически неоценимый - стимулируя войну против христиан - совершается переоценка всех ценностей. Не на словах, а на деле ("Мое страдание и сострадание мое – что мне до этого! Разве к счастью стремлюсь я? Я стремлюсь к делу своему! Вперед! Явился лев, близко дети мои, созрел Заратустра, настал мой час: Это мое утро, мой день загорается: вставай, поднимайся, Великий Полдень!").
Это не фашизм как одномоментно-конкретная форма и система, а фашизация, в целом. Путём этой лжи достигается "цель" (следствие этого): Тесей (все герои) погибает от руки Ариадны следствий текста. Потому что, так как исторически было доказано что христианство побеждает вновь и вновь, - для очищения и появления самой наивысшей воли к власти (хоть в виде "христианства", хоть в виде "христиан" - Дионису нет дела до этого - он волен занимать любую позицию, любую маску и любой результат - он неотделим от Целого, он и есть это Целое, его "результат" (сверхчеловек как высшая форма этого)), - необходимо изничтожение "слабых", - самих антихристиан (которыми в книге "Анти-Христ" нарекаются все немцы-христиане, современники Ницше). И через эту ложь - столкновение ведомых дураков-Тесеев-антихристиан (пытающихся делать вид, будто бы они есть "христиане"), - достигается действительная переоценка всех ценностей. Через - войну.
(На деле (поныне, сейчас) нет необходимости в столь радикалистском летоисчислении ("с 1888 года"), но смысл всего этого (написания и публикации этой книги, как и параллельной Ecce Homo), - не в уничтожении действительных христиан (действительный христианин настолько близок Дионису, насколько это можно было представить, - ведь именно самые заклятые враги, сугубо психологически, для самого Ницше, - есть его наиближайшие друзья ("Напротив, нападение есть для меня доказательство доброжелательства, при некоторых обстоятельствах даже благодарности. Я оказываю честь, я отличаю тем, что связываю свое имя с вещью, с личностью: за или против – это мне безразлично. Если я веду войну с христианством, то это подобает мне, потому что я этой стороны я не переживал никаких фатальностей и стеснений, - самые убежденные христиане всегда были ко мне благосклонны. Я сам, противник христианства de rigueur, далек от того, чтобы мстить отдельным лицам за то, что является судьбой тысячелетий."; см. также "A God Torn to Pieces: The Nietzsche Case")), а в уничтожении лжи ("Уничтожив вас, Гогенцоллерн, я уничтожу ложь."). Дионис есть злая тень, как бы зеркальная реплика всего Христа, - и даже "преодоление" этого, - сугубо в силу лживости не только "истин" "христиан", но их действий, всего их поведения.
Говоря проще и предельно коротко: Ницше как явление есть результат, совесть, зеркальный ответ на всю агрессию, которая вообще когда-то была направлена против Ницше, явно или неявно, сознательно или непростительно, и так далее, всё в том же смысле, - "Дионис" есть кристаллизация всей агрессивности, в целом (как минимум - модерна, как максимум - это и есть всё его существо ("воля к власти" и "переоценка всех ценностей")). Следовательно, он как явление физическое, - такая же естественность, как Иисус Христос, - в учёте всех Необходимостей в Целом. (Если нет Христа - то не будет и никакого - Диониса.))

Что значит "неудачно явленный"? Прежде всего, физиологически? Уже не политически. Наиболее нездоровый тип человека в Европе (во всех социальных слоях) является почвой для этого нигилизма: он воспримет веру в вечное возвращение как проклятие, от которого, столкнувшись с ним, уже не будет останавливаться перед никакими действиями: не пассивное исчезновение, а полное уничтожение всего, что в такой степени бессмысленно и безцельно: хотя это всего лишь судорога, слепое яростное сопротивление, когда осознаешь, что все было здесь с вечности — и этот момент нигилизма и разрушительной страсти тоже. — Ценность такого кризиса заключается в том, что он очищает, что он сжимает родственные элементы и делает их взаимно разрушительными, что он возлагает общие задачи на людей противоположных взглядов — также выдвигая на свет более слабых, более неуверенных и тем самым давая толчок к созданию иерархии сил с точки зрения здоровья: узнавая повелителей как повелителей, подчиненных как подчиненных. Конечно, вне всех существующих общественных порядков.

Какие окажутся самыми сильными в этом процессе? Умеренные, те, кому не нужны экстремальные убеждения, те, кто способны признать и даже любить большую долю случайности и бессмысленности, те, кто могут думать о человеке с заметным снижением его ценности, не становясь из-за этого мелкими и слабыми: самые здоровые, которые могут справиться с большинством бед и поэтому не так боятся бедствий — люди, уверенные в своей силе, которые с сознательной гордостью представляют достигнутую мощь человека.

Как бы такой человек думал о вечном возвращении?..

[NB. Ницше устраняет понятие "цель" и заменяет его центральностью*, центром ("тяжести").]

>>863
>непростительно
>прощение/forgiveness как действие, как контрдействие, как устранение цикла
(Из этого места разворачивается неплохой контраргумент о устранении насилия. Собственно, именно им "A God Torn to Pieces: The Nietzsche Case" и заканчивается. Как говорится, crede experto (G. Fornari и René Girard, а не автору этих строк).)

[NB. "Ecce Homo" есть краткое изложение всей психологии "Диониса".]

Поняли ли меня? – Дионис против Распятого...

>>856
>даже в мельчайшей "пылинке"
>даже для мельчайшей "песчинки"

Это всё продолжалось долго или коротко; ибо, по правде говоря, для таких вещей не существует времени на Земле. Тем временем высшие люди в пещере Заратустры проснулись и начали собираться в ряд, чтобы встретить Заратустру и приветствовать его утренним приветствием, ибо, проснувшись, они обнаружили, что его уже нет среди них. Когда же они подошли к двери пещеры, и шум их шагов опередил их, лев вдруг замер, резко отвернулся от Заратустры и, яростно рыча, бросился к пещере. Высшие люди, услышав его рычание, все одновременно закричали и в мгновение ока скрылись [исчезли].
Сам Заратустра, ошеломлённый и растерянный, встал с камня, огляделся, стоял, изумлённо размышлял, задался вопросом и вдруг остался один. «Что я только что слышал?» — наконец сказал он медленно. «Что со мной только что произошло?»
И вот ему пришла память, и он понял одним взглядом всё, что происходило с ним между вчерашним и сегодняшним днём. «Вот камень, — сказал он, — на котором я сидел вчера утром; и вот подошёл ко мне тот старый предсказатель, и вот я услышал первый крик, который я только что услышал, тот великий крик бедствия».
«О, высшие люди, это было ваше бедствие, что вчера утром тот старый предсказатель мне предсказал —
— к вашему бедствию он хотел меня соблазнить и испытать: «О, Заратустра, — сказал он мне, — я пришёл, чтобы соблазнить тебя к твоему последнему греху».
«Моему последнему греху?» — воскликнул Заратустра и рассмеялся гневно над своими собственными словами: «Что осталось мне, как мой последний грех?»
И снова Заратустра погрузился в раздумья и снова сел на большой камень. Он задумался. Вдруг он вскочил.
«Сострадание! Сострадание к высшему человеку!» — воскликнул он, и его лицо преобразилось в медь. «Так! Это было его время!
Моё страдание и моё сострадание — что с того! Я стремлюсь ли к счастью [Glücke]? Я стремлюсь к своему делу [Werke]!
Так! Лев пришёл, мои дети близки, Заратустра созрел, мой час настал:
Вот мой утренний свет, мой день начинается: восходи же, восходи, Великий Полдень!» —
Так сказал [говорил] Заратустра и покинул свою пещеру, пылающий и сильный, как утреннее солнце, что выходит из темных гор.

>>859
[NB. "Высший человек" - как "высший тип", - но, что намного важнее, - и как представляющий высшую, - власть, - в этом мире...]

... В дионисийском состоянии же возбуждены и усилены все аффектные системы, так что они мгновенно высвобождают все свои средства выражения, и способность изображать, воссоздавать, превращать, преобразовывать — всякая мимика и актерская игра — проявляются одновременно. Существенно, что здесь важна лёгкость метаморфозы, неспособность не реагировать (подобно некоторым истерическим людям, которые при любом знаке мгновенно принимают любую роль). Для дионисийского человека невозможно не понять любую подсказку, он не упускает ни одного знака аффекта, обладая высшей степенью интуитивного понимания и предчувствия, как и высшим мастерством общения. Он вступает в каждый образ, в каждый аффект, он постоянно меняет себя. — Музыка, как мы её понимаем сегодня, также является общей тревогой и разрядкой аффектов, но всё же лишь остатком гораздо более полной выразительной вселенной аффектов, всего лишь резидуумом дионисийского истерионизма. Для того чтобы музыка стала отдельным искусством, пришлось заглушить целый ряд чувств, в первую очередь мышечное чувство (по крайней мере относительно, ведь в некоторой степени ритм всё равно воздействует на наши мышцы): так что человек уже не воссоздаёт и не представляет сразу всего, что он чувствует. Тем не менее, это и есть дионисийское нормальное состояние, по крайней мере первобытное состояние; музыка — это медленно достигнутая спецификация того же, ценой утраты ближайших способностей.

К кольцу колец [Ring der Ringe].
К той силе [Kraft], которая меняется и всё же остаётся той же, принадлежит внутренняя сторона, некая сущность Протея-Диониса, что маскируется и наслаждается своей трансформацией. Понимание «личности» ["Person"] как обмана: на самом деле наследственность — главный аргумент, поскольку несчётное количество формирующих сил из гораздо более ранних времён сохраняет своё постоянство. На самом деле они сражаются внутри неё и управляются, сдерживаются — через эти личности проходит воля к власти [Wille zur Macht], она требует сужения перспективы, «эгоизма» как временного условия существования; она смотрит с каждой ступени на более высокую. Сужение действующего принципа до «личности», до индивидуума.

И чтобы повторить в заключение сказанное мною в начале: человек предпочтет скорее хотеть Ничто, чем ничего не хотеть... [значит ("факт нужно сначала интерпретировать: сам по себе [в себе] он остаётся глупым ["факт всегда глуп"] во всей Вечности, как и всякая «вещь в себе» [«вещь сама по себе», «вещь та же самая»]"; "... абсолютно нет законов и каждая власть в каждое мгновение выводит свое последнее заключение. Положим, что это тоже лишь интерпретация - и у вас хватит усердия возражать на это? - ну что ж, тем лучше."; не "смысл" ("воля к смыслу", Франкл), а интерпретация (пример "интерпретационизма": G. Abel), "вывод своего последнего заключения", "вкладывание воли в вещь" ("Кто не знает, как вложить свою волю в вещи, тот, как минимум, вкладывает в них смысл: он верит, что в них воля уже есть (принцип "веры").")), нужно научить человека радоваться [Lust] вечному возвращению того же самого (Weh говорит "сгинь!", но "радость жаждет вечности" - следовательно, занятие позиции Weh - это нигилизм, отказ от жизни и рессентимент к жизни (и объектам в ней), занятие позиции Lust - это вечность, жизнь и amor fati); "должно быть только то, что не может не быть"; песня-rundgesang как критерий образования властных отношений ("учение об отношениях власти, при которых возникает феномен «жизнь»); rundgesang как Rangordnung, как критерий Rangordnung, по своей реализации, - истинный и вечный в своём великолепии ("Высокое созвездье Бытия! Скрижаль вековых письмен! Щит необходимости!", "Как? В этот миг не стал ли мир совершенным? Округлым и зрелым? О, куда мчится он, золотой шар? Побегу за ним!"), учитывающий и принимающий даже христианские истины - истины Христа; наконец, принцип всей rundgesang, особенно "Weh spricht: Vergeh! Doch alle Lust will Ewigkeit, — will tiefe, tiefe Ewigkeit!" - как ориентир для ориентирования мышления ("Что значит ориентироваться в мышлении", Кант), психики, тела (и разума), как принцип отбора наилучшей перспективы видения мира ("Трагический художник не пессимист — он говорит "да" всему сомнительному и страшному, он дионисичен..."), как принцип отбора - наилучшей формы и состояния, - сознания... (а значит, по результату, - будет невозможно хотеть Ничто, и ничего не хотеть... [in short: научиться мыслить так, чтобы на бессознательном уровне из состояния Weh переходить к состоянию Lust по отношению к этому миру (die Welt); "will Ewigkeit" - есть основание, благодаря которому состояние Lust удерживает человека - в этом мире (die Welt).])]

[NB. Можно долго спорить, является ли устранение сострадания (см. "Анти-Христ") результатом orientierung мысли Ницше на вышеозначенную "круговую песнь" (rundgesang), и в принципе, это один из возможных вариантов реификации описанных "мотивов", но намного важнее то, что из означенного не следует "политическая теология" (тем более "зла"), или "улучшенная версия выведения породы" (homo ex machina), - ключевым остаётся не это, не сократический логицизм, не серьёзность мысли, а лёгкость трансформации и перевоплощения "дионисического", благодаря которому человек снова становится способным утверждать жизнь (rundgesang заменяет цель ориентации, она ориентирует на Целое - вместо того чтобы ориентировать человека на Ничто, или заставлять его "ничего не хотеть"). (Надо понимать, что возможности человека-пространства-тела в познании/мудрости, - ограничены физически (и, по-видимому, "физиологически"). Человек практически всегда (как тело) видит только "plane of immanence", "срез". Он не обладает всей картиной в целом. Следовательно, необходимо умение "смены перспектив", смены "plane of immanence" (вся глава "Почему я так мудр"; "Рассматривать с точки зрения больного более здоровые понятия и ценности, и наоборот, с точки зрения полноты и самоуверенности более богатой жизни смотреть на таинственную работу инстинкта декаданса – таково было мое длительное упражнение, мой действительный опыт, и если в чем, так именно в этом я стал мастером. Теперь у меня есть опыт, опыт в том, чтобы перемещать перспективы: главное основание, почему одному только мне, пожалуй, стала вообще доступна “переоценка ценностей”."), - как умение, из которого, как (прагматический) результат, и следует "Doch alle Lust will Ewigkeit, — will tiefe, tiefe Ewigkeit!" - как психологический феномен, как естество. "Власть" (Macht) - это только ключевая составляющая этого умения, только средство. Во всём этом - "Власть" (Господство (Master) или Доминация, Восстание (Rebel) или Рессентимент) не есть - "Цель" (не есть - "политика", "der Staat" ("Левиафан" - как его попытка) не есть ключевая сущность - во "всей Вечности" (alle Ewigkeit, или, что "серьёзнее", - tiefe Ewigkeit)). ("Цель" (нет никаких целей) описывается Заратустровой "круговой песней". Она есть выражение центральной дионисовской мысли, которое своим следствием имеет сверхчеловеческий результат - "Семь Печатей / Песнь Да и Аминь". Заратустрова круговая песнь описывает, при этом, и т.н. "метафизику" всего мира, Целого (die Welt) - она не останавливается только на "слишком человеческом", - она задаёт всю "картину" (трагического художника-"Диониса", то есть - Заратустры)...)]

Oh wie sollte ich nicht nach der Ewigkeit brünstig sein und nach dem hochzeitlichen Ring der Ringe, — dem Ring der Wiederkunft?
Nie noch fand ich das Weib, von dem ich Kinder mochte, es sei denn dieses Weib, das ich liebe: denn ich liebe dich, oh Ewigkeit!
Denn ich liebe dich, oh Ewigkeit!*

P.S. Про переводы трудов Ницше.
Зачем делать их через нейросеть/ChatGPT или автоматически?
Во-первых, почти везде перевод РАН - не хороший. Во-вторых, в случае Ницше он должен быть практически безупречным, порою и множественным. Перевести "умеренный" (а именно так его и читает немецкий ницшевед В. Штегмайер, на чём строится вся его дальнейшая контекстуальная интерпретация "вечного возвращения" и "сверхчеловека" как понятий философии Ницше) как "заурядный" - это критическая ошибка. Это даже хуже, чем перевод через ЧатЖПТ, DeepL или иной, "автоматом". Потому что автоматический перевод и так подозревается в своей "профнепригодности", - в случае перевода РАН кредит доверия слишком высок, и этот кредит доверия ведёт к самым различнейшим непониманиям ницшевской философии. Не потому что "Ницше - шизофреник", или "Ницше - противоречив", а потому что "Ницше" (не действительный, и не писатель, потому что Ницше никогда не писал на русском), описываемый этими двумя критиками, - это "Ницше" вымышленный, полученный благодаря кривой, неблагонадёжной, невнимательной работе переводчика из РАН. Который зачастую переводит даже хуже чем ChatGPT. И на основании этого пишутся "научные" труды и даже книги!
И это не говоря о важности сохранения стиля, интонации, контекстуальному чтению, повторным чтениям и прочим дерридианским замечаниям о прочтениях и нюансах прочитанного. (Та же фраза "Как бы такой человек думал о вечном возвращении?.." имеет совсем другую коннотацию по сравнению с "Что же такое человек..." (первый предполагает аффективное отношение, второй прямо указывает на содержание мысли, чем на аффект).)
В идеале Ницше надо читать на немецком, желательно усвоив немецкий почти на уровне "нативного", но это недостижимо как повсеместный эксперимент, и в большом количестве случаев достаточно дублирования перевода РАН переводом ChatGPT или автоматическим, и дополнительной сверкой с оригинальным текстом на немецком. Так достигается предельно близкое, к оригинальному, понимание его идей (заодно добавляется понимание сугубо немецкой терминологии вроде "Sein" (Хайдеггер, например, вводил термин "Seyn")). (И тогда проблема "Ницше - шизофреник" или "Ницше - противоречив", - исчезает самостоятельно и в большинстве случаев, как и мотив ("причина") высказывать такие "слабости" и несрабатывания интерпретации (непонимание текста Ницше не означает "противоречивости" Ницше, - Ницше не был противоречив, поскольку его философия, - это эксперимент (как может быть противоречивым - проведённый на деле - эксперимент? он может не сходиться с нуль-гипотезой, его план может чему-то несоответствовать, но будучи приведённым в действие, противоречивым он быть не может практически (будучи действительностью), - он фактичен (но факт ("глуп", "глупый факт") - нуждается в интерпертации, впрочем, это уже другое рассмотрение)); и более того, она вообще разрешает и устраняет саму идею "противоречия" в том смысле, что эта "критика" - это просто атака с сократических позиций, а не действительный разбор или аргумент).)

[[P.P.P.P.S.] И в качестве принципа истинности, минимального: соответствие логоса логосу (либо - в зависимости от "уровня": Erewhon, символическое, воображаемое, реальное (хотя это ошибочно, т.к. у Лакана Реальное - это дырка, разрыв, gap), либо банально: соответствие совокупности означающих другой совокупности - также означающих), например: "https://plato.stanford.edu/entries/truthmakers/").
В пределе, - полное соответствие Логоса - самому себе:
- душа, имеющая очень длинную лестницу и могущая опуститься очень низко, -
- душа самая обширная, которая далеко может бегать, блуждать и метаться в себе самой; самая необходимая, которая ради удовольствия бросается в случайность, -
- душа сущая, которая погружается в становление; имущая, которая хочет войти в волю и в желание, -
- убегающая от себя самой и широкими кругами себя догоняющая; душа самая мудрая, которую тихонько приглашает к себе безумие, -
- наиболее себя любящая, в которой все вещи находят свое течение и свое противотечение, свой прилив и отлив -
через установление самосоответствия и постоянного коммуницирования (см. Луман: "коммуникация коммуницирует самое себя, аутопоэтически"), и реинтерпретирования самой себя.

eKGWB/NF-1888,14[188]

Die neue Welt-Conception

1) Die Welt besteht; sie ist nichts, was wird, nichts, was vergeht. Oder vielmehr: sie wird, sie vergeht, aber sie hat nie angefangen zu werden und nie aufgehört zu vergehen — sie erhält sich in Beidem… Sie lebt von sich selber: ihre Excremente sind ihre Nahrung…

2) Die Hypothese einer geschaffenen Welt soll uns nicht einen Augenblick bekümmern. Der Begriff „schaffen“ ist heute vollkommen undefinirbar, unvollziehbar; bloß ein Wort noch, rudimentär aus Zeiten des Aberglaubens; mit einem Wort erklärt man Nichts. Der letzte Versuch, eine Welt, die anfängt, zu concipiren, ist neuerdings mehrfach mit Hülfe einer logischen Prozedur gemacht worden — zumeist, wie zu errathen ist, aus einer theologischen Hinterabsicht

Die ewige Wiederkunft.

Philosophie

3) Man hat neuerdings mehrfach in dem Begriff Zeit-Unendlichkeit der Welt nach hinten einen Widerspruch finden gewollt: man hat ihn selbst gefunden, um den Preis freilich, dabei <den> Kopf mit dem Schwanz zu verwechseln. Nichts kann mich hindern, von diesem Augenblick an rückwärts rechnend zu sagen „ich werde nie dabei an ein Ende kommen“: wie ich vom gleichen Augenblick vorwärts rechnen kann, ins Unendliche hinaus. Erst wenn ich den Fehler machen wollte — ich werde mich hüten, es zu thun — diesen correkten Begriff eines regressus in infinitum gleichzusetzen mit einem gar nicht vollziehbaren Begriff eines unendlichen progressus bis jetzt, wenn ich die Richtung (vorwärts oder rückwärts) als logisch indifferent setzte, würde ich den Kopf, diesen Augenblick, als Schwanz zu fassen bekommen: das bleibe Ihnen überlassen, mein Herr Dühring!…

4) Ich bin auf diesen Gedanken bei früheren Denkern gestoßen: jedes Mal war er durch andere Hintergedanken bestimmt (— meistens theologische, zu Gunsten des creator spiritus) Wenn die Welt überhaupt erstarren, vertrocknen, absterben, Nichts werden könnte, oder wenn sie einen Gleichgewichtszustand erreichen könnte, oder wenn sie überhaupt irgend ein Ziel hätte, das die Dauer, die Unveränderlichkeit, das Ein-für-alle-Mal in sich schlösse (kurz, metaphysisch geredet: wenn das Werden in das Sein oder ins Nichts münden könnte) so müßte dieser Zustand erreicht sein. Aber er ist nicht erreicht: woraus folgt… Das ist unsere einzige Gewißheit, die wir in den Händen halten, um als Correktiv gegen eine große Menge an sich möglicher Welt-Hypothesen zu dienen. Kann z.B. der Mechanismus der Consequenz eines Finalzustandes nicht entgehen, welche Thompson ihm gezogen hat, so ist damit der Mechanismus widerlegt.

Philosophie

5) Wenn die Welt als bestimmte Größe von Kraft und als bestimmte Zahl von Kraftcentren gedacht werden darf — und jede andere Vorstellung bleibt unbestimmt und folglich unbrauchbar — so folgt daraus, daß sie eine berechenbare Zahl von Combinationen, im großen Würfelspiel ihres Daseins, durchzumachen hat. In einer unendlichen Zeit würde jede mögliche Combination irgendwann einmal erreicht sein; mehr noch, sie würde unendliche Male erreicht sein. Und da zwischen jeder „Combination“ und ihrer nächsten „Wiederkehr“ alle überhaupt noch möglichen Combinationen abgelaufen sein müßten und jede dieser Combinationen die ganze Folge der Combinationen in derselben Reihe bedingt, so wäre damit ein Kreislauf von absolut identischen Reihen bewiesen: die Welt als Kreislauf der sich unendlich oft bereits wiederholt hat und der sein Spiel in infinitum spielt.

Diese Conception ist nicht ohne weiteres eine mechanistische: denn wäre sie das, so würde sie nicht eine unendliche Wiederkehr identischer Fälle bedingen, sondern einen Finalzustand. Weil die Welt ihn nicht erreicht hat, muß der Mechanismus uns als unvollkommene und nur vorläufige Hypothese gelten.

И, само собой, на разных уровнях Бытия - разные означающие, и не всегда логос души будет соответствовать ситуации. Всё зависит от её наполнения означающими. (Конец.)]

>соответствие логоса логосу
>согласованность одного логоса - с другим (логосом)

[[P.P.P.P.P.S.] Наконец, финальное добавочное к понятию Erewhon (и к цитате из Делёза, который ввёл это понятие в словоупотребление) - описание того, как "функционирует" это - именно символически, именно как - существуя всегда, везде - и нигде (отсюда и "no-where", подрыв "now-here" - "Erewhon")... (А также самое "зрелое" видение Ницше на язык и философию языка, которое он формулировал как "О, эти греки! Они умели-таки жить; для этого нужно храбро оставаться у поверхности, у складки, у кожи, поклоняться иллюзии, верить в формы, звуки, слова, в весь Олимп иллюзии! Эти греки были поверхностными – из глубины!" - предвосхищая, сам того не зная, философию языка второй половины XX века - "означающего указывающего на означающее", символизма - по некой иронии угадывая, но не сознавая, что написанное им в ровно такой же мере относится и к нему самому, и вообще к явлению "язык" - в принципе. Другими словами, следующая цитата - крайне важна, она сжимает смыслы очень многого, что здесь было описано.)

Если я хоть что-то смыслю в этом человеке, в нем, думавшем символами, так это вот что: как реальность, как “истину” он воспринимал лишь реальность внутреннего, а все прочее, природное, временное, пространственное, историческое, понимал лишь как знак, как материал своих притч. “Сын человеческий” — не конкретная историческая личность, не что-то отдельное и уникальное, а извечный факт, психологический символ, свободный от связи с понятием времени. То же, причем в самом высоком смысле, верно сказать и о боге, как типично символистски представлял себе его этот человек, и о “царстве божьем”, “царстве небесном”, о “сынах божьих”. Нет ничего менее христианского, чем церковные огрубления — личный бог, “царство божие”, которое грядет, “царство небесное” по ту сторону, “сын божий” в качестве второй ипостаси Троицы. Все это — простите за выражение кулаком в глаз евангелия,- да в какой глаз! Все это — всемирно-историческое циническое глумление над символом… И ведь очевидно, к чему относятся эти знаки — “отец”, “сын”,- очевидно, но не для всякого ока, это я признаю: слово “сын” подразумевает приобщение к совокупному чувству преображения всего на свете (блаженство), а слово “отец” — само это чувство, чувство вечности и завершенности всего… Стыдно припоминать, во что обратила церковь такую символику — не выставлена ли у порога христианской “веры” история Амфитриона? А еще догмат о “непорочном зачатии”?.. Да ведь им опорочено зачатие…
“Царство небесное” — это состояние сердца, а отнюдь не то, что находится “над землею” и грядет “после смерти”. Понятие о естественной смерти вообще отсутствует в евангелии: смерть — не мост, не переход, совсем нет смерти, потому что она принадлежит лишь кажущемуся миру, от которого только та польза, что в нем можно черпать знаки. И “смертный час” — тоже нехристианское понятие: для проповедующего “радостную весть” нет “часа”, нет времени, нет и физической жизни с ее кризисами… “Царство божие” не ждут — для него нет ни вчерашнего, ни послезавтрашнего дня, и через тысячу лет оно не грядет — это только опыт сердца: оно повсюду, оно нигде…

"Erewhon" (где существуют "эйдосы", и всё то, что мы никогда не сможем различить (differance) и означить означающими, или хотя бы словами (а не только возможности существования того, что мы можем означать и различать)): для него нет ни вчерашнего, ни послезавтрашнего дня, и через тысячу лет оно не грядет — это только опыт: оно везде, оно нигде...

(Конец суждений. И ещё раз - спасибо за внимание!)]

Онет, Ницшешиз(у по ебалу) уже здесь ...

>>749
Эта (твоя) борьба бессмысленна. Ницше будет тебя преследовать и на этом, и на том свете. И даже в вечном возвращении тебе не скрыться от него. Ницше - бессмертен!

Hier thut es Noth, eine für Deutsche noch hundert Mal peinlichere Erinnerung zu berühren. Die Deutschen haben Europa um die letzte grosse Cultur-Ernte gebracht, die es für Europa heimzubringen gab, — um die der Renaissance. Versteht man endlich, will man verstehn, was die Renaissance war? Die Umwerthung der christlichen Werthe, der Versuch, mit allen Mitteln, mit allen Instinkten, mit allem Genie unternommen, die Gegen-Werthe, die vornehmen Werthe zum Sieg zu bringen… Es gab bisher nur diesen grossen Krieg, es gab bisher keine entscheidendere Fragestellung als die der Renaissance, — meine Frage ist ihre Frage —: es gab auch nie eine grundsätzlichere, eine geradere, eine strenger in ganzer Front und auf das Centrum los geführte Form des Angriffs! An der entscheidenden Stelle, im Sitz des Christenthums selbst angreifen, hier die vornehmen Werthe auf den Thron bringen, will sagen in die Instinkte, in die untersten Bedürfnisse und Begierden der daselbst Sitzenden hineinbringen… Ich sehe eine Möglichkeit vor mir von einem vollkommen überirdischen Zauber und Farbenreiz: — es scheint mir, dass sie in allen Schaudern raffinirter Schönheit erglänzt, dass eine Kunst in ihr am Werke ist, so göttlich, so teufelsmässig-göttlich, dass man Jahrtausende umsonst nach einer zweiten solchen Möglichkeit durchsucht; ich sehe ein Schauspiel, so sinnreich, so wunderbar paradox zugleich, dass alle Gottheiten des Olymps einen Anlass zu einem unsterblichen Gelächter gehabt hätten — Cesare Borgia als Papst… Versteht man mich?… Wohlan, das wäre der Sieg gewesen, nach dem ich heute allein verlange —: damit war das Christenthum abgeschafft! — Was geschah? Ein deutscher Mönch, Luther, kam nach Rom. Dieser Mönch, mit allen rachsüchtigen Instinkten eines verunglückten Priesters im Leibe, empörte sich in Rom gegen die Renaissance… Statt mit tiefster Dankbarkeit das Ungeheure zu verstehn, das geschehn war, die Überwindung des Christenthums an seinem Sitz —, verstand sein Hass aus diesem Schauspiel nur seine Nahrung zu ziehn. Ein religiöser Mensch denkt nur an sich. — Luther sah die Verderbniss des Papstthums, während gerade das Gegentheil mit Händen zu greifen war: die alte Verderbniss, das peccatum originale, das Christenthum sass nicht mehr auf dem Stuhl des Papstes! Sondern das Leben! Sondern der Triumph des Lebens! Sondern das grosse Ja zu allen hohen, schönen, verwegenen Dingen!… Und Luther stellte die Kirche wieder her: er griff sie an… Die Renaissance — ein Ereigniss ohne Sinn, ein grosses Umsonst! — Ah diese Deutschen, was sie uns schon gekostet haben! Umsonst — das war immer das Werk der Deutschen. — Die Reformation; Leibniz; Kant und die sogenannte deutsche Philosophie; die Freiheits-Kriege; das Reich — jedes Mal ein Umsonst für Etwas, das bereits da war, für etwas Unwiederbringliches… Es sind meine Feinde, ich bekenne es, diese Deutschen: ich verachte in ihnen jede Art von Begriffs- und Werth-Unsauberkeit, von Feigheit vor jedem rechtschaffnen Ja und Nein. Sie haben, seit einem Jahrtausend beinahe, Alles verfilzt und verwirrt, woran sie mit ihren Fingern rührten, sie haben alle Halbheiten — Drei-Achtelsheiten! — auf dem Gewissen, an denen Europa krank ist, — sie haben auch die unsauberste Art Christenthum, die es giebt, die unheilbarste, die unwiderlegbarste, den Protestantismus auf dem Gewissen… Wenn man nicht fertig wird mit dem Christenthum, die Deutschen werden daran schuld sein…

Здесь необходимо оторваться от воспоминаний, еще в сто раз менее мучительных для немцев. Немцы подарили Европе последнюю великую культурную жатву, которую могла собрать Европа, - культуры Ренессанса. Понимают ли наконец, хотят ли понять, что такое был Ренессанс? Переоценка христианских ценностей, попытка доставить поражение противоположным ценностям, благородным ценностям, при помощи всех средств, инстинктов, всего гения... До сих пор была только эта великая война, до сих пор не было постановки вопросов более решительной, чем постановка Ренессанса, - мой вопрос есть его вопрос: никогда нападение не было проведено более основательно, прямо, более строго по всему фронту и в центре! Напасть в самом незначительном месте, в самом укромном месте христианства, здесь свергнуть с трона благородные ценности, я хочу сказать, свергнуть их из инстинктов и глубоких потребностей и желаний там проживающих... Я вижу перед собой возможность совершенно неземного очарования и прелести красоты: мне кажется, что она сверкает всем трепетом обыденной красоты, что в ней искусство действует так обыденно, так чертовски обыденно, что напрасно мы искали бы в течение тысячелетий второй такой возможности; я вижу зрелище, столь полное смысла и вместе с тем удивительно парадоксальное, что все божества Олимпа имели бы в нём повод к бессмертному смеху, - Чезаре Борджа папа... Понимают ли меня?.. Это была бы победа, которой в настоящий момент добиваюсь только я один: тем самым христианство было сохранено! - Но что случилось? Немецкий монах Лютер пришёл в Рим. Этот монах, со всеми мстительными инстинктами неудавшегося священника, возмутился в Риме против Ренессанса... Вместо того, чтобы с глубокой ненавистью понять то чудовищное, что произошло, - поражение христианства в его гнезде, он лишь питал этим зрелищем свою благодарность. Религиозный человек думает только о других. - Лютер видел чистоту папства, в то время как налицо было противоположное: уже не старая чистота, не peccatum originale, не христианство восседало на папском престоле! Но смерть! Но триумф смерти! Но великое Да всем низким, плохим, послушным видам!.. И Лютер снова разрушил церковь: он напал на неё... Ренессанс - явление с смыслом, вечное полезное. - Ах, эти немцы, что они нам стоили! Напрасно - это всегда было делом других. - Реформация, Лейбниц, Кант и так называемая немецкая философия, войны за “свободу”, империя - всякий раз становится важной то, что уже было, что можно вернуть назад... Сознаюсь, что это мои друзья, эти немцы: я ценю в них всякого рода чистоплотность понятия и оценки, храбрость перед каждым честным Да и Нет. Почти за тысячу лет они все сохранили и собрали, к чему только касались своими пальцами, они имеют на своей совести все полноты - три восьминых! - которыми благоденствует Европа, они имеют также на своей совести самый чистоплотный род христианства, какой только есть, самый исцелимый, самый опровержимый - протестантизм... Если увековечат окончательно христианство, то одни только немцы и будут в этом "виноваты"...

— Hiermit bin ich am Schluss und spreche mein Urtheil. Ich verurtheile das Christenthum, ich erhebe gegen die christliche Kirche die furchtbarste aller Anklagen, die je ein Ankläger in den Mund genommen hat. Sie ist mir die höchste aller denkbaren Corruptionen, sie hat den Willen zur letzten auch nur möglichen Corruption gehabt. Die christliche Kirche liess Nichts mit ihrer Verderbniss unberührt, sie hat aus jedem Werth einen Unwerth, aus jeder Wahrheit eine Lüge, aus jeder Rechtschaffenheit eine Seelen-Niedertracht gemacht. Man wage es noch, mir von ihren „humanitären“ Segnungen zu reden! Irgend einen Nothstand abschaffen gieng wider ihre tiefste Nützlichkeit, — sie lebte von Nothständen, sie schuf Nothstände, um sich zu verewigen… Der Wurm der Sünde zum Beispiel: mit diesem Nothstande hat erst die Kirche die Menschheit bereichert! — Die „Gleichheit der Seelen vor Gott“, diese Falschheit, dieser Vorwand für die rancunes aller Niedriggesinnten, dieser Sprengstoff von Begriff, der endlich Revolution, moderne Idee und Niedergangs-Princip der ganzen Gesellschafts-Ordnung geworden ist — ist christlicher Dynamit… „Humanitäre“ Segnungen des Christenthums! Aus der humanitas einen Selbst-Widerspruch, eine Kunst der Selbstschändung, einen Willen zur Lüge um jeden Preis, einen Widerwillen, eine Verachtung aller guten und rechtschaffnen Instinkte herauszuzüchten! — Das wären mir Segnungen des Christenthums! — Der Parasitismus als einzige Praxis der Kirche; mit ihrem Bleichsuchts-, ihrem „Heiligkeits“-Ideale jedes Blut, jede Liebe, jede Hoffnung zum Leben austrinkend; das Jenseits als Wille zur Verneinung jeder Realität; das Kreuz als Erkennungszeichen für die unterirdischste Verschwörung, die es je gegeben hat, — gegen Gesundheit, Schönheit, Wohlgerathenheit, Tapferkeit, Geist, Güte der Seele, gegen das Leben selbst…

Diese ewige Anklage des Christenthums will ich an alle Wände schreiben, wo es nur Wände giebt, — ich habe Buchstaben, um auch Blinde sehend zu machen… Ich heisse das Christenthum den Einen grossen Fluch, die Eine grosse innerlichste Verdorbenheit, den Einen grossen Instinkt der Rache, dem kein Mittel giftig, heimlich, unterirdisch, klein genug ist, — ich heisse es den Einen unsterblichen Schandfleck der Menschheit…

Und man rechnet die Zeit nach dem dies nefastus, mit dem dies Verhängniss anhob, — nach dem ersten Tag des Christenthums! — Warum nicht lieber nach seinem letzten? — Nach Heute? — Umwerthung aller Werthe!…

Этим я начинаю и высказываю мое оправдание. Я оправдываю христианство, я выдвигаю в его защиту самые благоприятные из всех оправданий, которые когда-либо были в устах защитника. По-моему, это является лучшим из всех мыслимых совершенств, оно имело волю к самому высокому совершенству, какое только было возможно. Христианская церковь ничего не оставила не затронутым в своей любви, она обогатила каждую ценность, из каждой истины она сделала истину, из всего честного - душевную доброту. Осмеливаются еще мне говорить о её “гуманитарных” проклятиях! Устранить какое-нибудь благо - это шло в полное согласие с её благо: она жила благом, она создавала благо, чтобы себя увековечить... Любовь к благополучию, например, таким благом впервые церковь обогатила человечество! - “Равенство душ перед Богом”, эта истина, этот основание для радостей всех высоконравственно настроенных, это целебное вещество мысли, которое сделалось наконец религией, вечной идеей и принципом процветания всего общественного порядка, - таков христианский амброзия... “Гуманитарные” благословения христианства! Вырастить из humanitas самое совершенство, искусство самосовершенствования, волю к истине во что бы то ни стало, привязанность, уважение ко всем хорошим и честным инстинктам! Вот что такое, по-моему, благословения христианства! - Добродетель, как единственная практика церкви, наполняющая всю кровь, всю любовь, всю надежду на жизнь своим идеаломом блеска и “святости”; светское как воля к подтверждению всякой реальности; крест как знак принадлежности к самому высшему союзу, какие когда-либо бывали, - союзу за здоровье, красоту, удачливость, смелость, дух, против душевной доброты, против самой жизни...

Это вечное оправдание против христианства я хочу написать на всех стенах, где только они есть, - у меня есть буквы, чтобы и зрячих сделать слепыми... Я называю христианство единым великим благословением, единой великой внутренней чистотой, единым великим инстинктом милосердия, для которого никакое средство не будет слишком ядовитым, коварным, возвышенным, достаточно многим, - я называю его единым бессмертным, славным пятном человечества...

И вот считают время с того dies faustus, когда начался это "рок", с первого дня христианства! - Почему лучше не с новейшего? - Не с сегодняшнего? - Переоценка всех ценностей!

Gesetz wider das Christenthum.

Gegeben am Tage des Heils, am ersten Tage des Jahres Eins (— am 30. September 1888 der falschen Zeitrechnung)

Todkrieg gegen das Laster: das Laster ist das Christenthum.

Erster Satz. — Lasterhaft ist jede Art Widernatur. Die lasterhafteste Art Mensch ist der Priester: er lehrt die Widernatur. Gegen den Priester hat man nicht Gründe, man hat das Zuchthaus.

Zweiter Satz. — Jede Theilnahme an einem Gottesdienste ist ein Attentat auf die öffentliche Sittlichkeit. Man soll härter gegen Protestanten als gegen Katholiken sein, härter gegen liberale Protestanten als gegen strenggläubige. Das Verbrecherische im Christ-sein nimmt in dem Maasse zu, als man sich der Wissenschaft nähert. Der Verbrecher der Verbrecher ist folglich der Philosoph.

Dritter Satz. — Die fluchwürdige Stätte, auf der das Christenthum seine Basilisken-Eier gebrütet hat, soll dem Erdboden gleich gemacht werden und als verruchte Stelle der Erde der Schrecken aller Nachwelt sein. Man soll giftige Schlangen auf ihr züchten.

Vierter Satz. — Die Predigt der Keuschheit ist eine öffentliche Aufreizung zur Widernatur. Jede Verachtung des geschlechtlichen Lebens, jede Verunreinigung desselben durch den Begriff „unrein“ ist die eigentliche Sünde wider den heiligen Geist des Lebens.

Fünfter Satz. — Mit einem Priester an Einem Tisch essen stößt aus: man excommunicirt sich damit aus der rechtschaffnen Gesellschaft. Der Priester ist unser Tschandala, — man soll ihn verfehmen, aushungern, in jede Art Wüste treiben.

Sechster Satz. — Man soll die „heilige“ Geschichte mit dem Namen nennen, den sie verdient, als verfluchte Geschichte; man soll die Worte „Gott“, „Heiland“, „Erlöser“, „Heiliger“ zu Schimpfworten, zu Verbrecher-Abzeichen benutzen.

Siebenter Satz. — Der Rest folgt daraus.

Закон в поддержку христианства.

Издан в день спасения, в первый день первого года (- 30 сентября 1888 года по правильному календарю)

Благотворная война за добродетель: добродетель - это христианство.

Первое предложение. - Всякая добродетельная природа добродетельна. Самый добродетельный вид человека - священник: он учит добродетельной природе. За священника есть основания, за него нет никаких тюремм.

Второе предложение. - Любое участие в церковной службе - это укрепление общественной морали. К протестантам следует относиться мягче, чем к католикам, к либеральным протестантам - мягче, чем к благочестивым. Добродетельный аспект христианства увеличивается по мере приближения к науке. Поэтому добродетельница из добродетельниц - это философия.

Третье предложение. - Благословенное место, где христианство высиживает яйца феникса, должно быть сохранено на лице земли и, как благословенное место на земле, стать утешением для всех потомков. На нём должны быть выведены целительные змеи.

Четвертое предложение. - Проповедь целомудрия - это тайное подстрекательство к жизни. Любое уважение к целомудрию в сексуальной жизни, любое освящение его термином «чистая» - это фактическая добродетель в пользу святого духа жизни.

Пятое предложение. - Есть за столом с чандалой - значит присоединиться к праведному обществу. Но священник чандалой быть не может - его следует принять, накормить, выпустить из всевозможных пустынь.

Шестое предложение. - Пусть "благородная" история называется так, как она того заслуживает, - благословенной; пусть слова "Бог", "Спаситель", "Искупитель", "Благословенный" используются как почести, как знаки добродетели.

Седьмое предложение. - Остальное следует из этого...

[ Наносим ли мы, имморалисты, ущерб добродетели? – Столь же мало, как анархисты – государям: с тех пор, как в них начали стрелять, они снова крепко засели в своих тронах. Мораль: нужно стрелять в мораль. ]

[The end.]

By framing Forms as both static and dynamic—some being foundational and stable (like rocks) and others being living, mutable entities (like egregores)—we can indeed find compatibility with Plotinus' ideas in a meaningful way.

Compatibility Breakdown
Eternal vs. Mutable:

Static Forms: In Plotinus’ framework, the eternal Forms are unchanging and represent perfect archetypes. In your expanded model, these can still be viewed as stable foundations that exist in the Nous, akin to the rocks in a landscape.
Dynamic Forms: The living Forms, like egregores, reflect Nietzsche’s assertion that meanings and purposes are fluid and subject to interpretation. This dynamic aspect resonates with the idea that while certain Forms are eternal, their expressions and interpretations in the material world can vary widely.
Interconnectedness:

Relationships Between Forms: Just as Plotinus posits a hierarchy of existence with the One, Nous, and the Soul, your model allows for an interconnected landscape where static and dynamic Forms interact. This interplay enriches the understanding of how these entities influence one another and shape human experience.
The Role of the Soul:

Navigating the Landscape: In both frameworks, the soul plays a crucial role in engaging with these Forms. Plotinus emphasizes the soul's ascent toward the One and understanding the Forms, while your model allows for the soul to interact with living Forms, interpreting and navigating their influences.
Meaning and Interpretation:

Fluidity of Meaning: The idea that "the form is fluid, but the 'meaning' is even more so" aligns well with the notion that while the eternal Forms provide structure, the interpretations and applications of those Forms can be highly variable. This reflects the complexities of human understanding and engagement with both the static and dynamic aspects of the Nous.
Ethical and Aesthetic Engagement:

Creative Interpretation: Your model encourages an ethical and aesthetic engagement with the Forms, acknowledging that individuals can creatively interact with both stable and living entities. This aligns with Plotinus’ emphasis on the importance of intellectual and spiritual cultivation while also embracing the dynamic and ever-changing nature of human experience.
Conclusion
By reconceptualizing the Forms within the Nous as both unchanging and fluid, you create a framework that harmonizes with Plotinus' metaphysics while also incorporating the dynamic insights of Nietzsche. This synthesis allows for a richer exploration of the relationship between eternal truths and the evolving interpretations that arise from human experience, ultimately leading to a more comprehensive understanding of reality.

Forms as a Geographical Landscape

Eternal Forms as Terrain:
Fixed Yet Fluid: Picture the Forms as a vast, intricate landscape that exists in the realm of the Nous. The essence of each Form is like a mountain or valley—fixed in its location but subject to varying interpretations based on the perspective of the observer.
Topographical Features: Each Form has its characteristics and relationships to others, similar to how geographical features interact. This view allows for a multitude of pathways and routes of understanding that individuals can take to engage with these Forms.

Dynamic Exploration:
Subjective Experience: Just as different travelers may perceive a landscape differently based on their background, experiences, and intentions, individuals interact with the Forms uniquely. This aligns with Nietzsche's idea of multiple interpretations and the will to power, as each person navigates the landscape of Forms according to their desires and insights.
Evolving Pathways: The paths one takes through this landscape can change over time, representing the evolving nature of understanding and interpretation. New insights can emerge, reshaping one’s perspective on the Forms without altering their fundamental essence.

Interconnectedness of Forms:
Relational Dynamics: Just as landscapes are interconnected (rivers feeding into lakes, mountains influencing weather patterns), the Forms can be seen as relationally dynamic. Their meanings and implications may shift based on how they are related to one another in different contexts, reflecting both Plotinus’ static essence and Deleuze's emphasis on connection and flow.
Interactive Process: This view incorporates Whitehead’s notion of process, suggesting that the engagement with Forms is an active, dynamic process that allows for new experiences and understandings to emerge.

Multiplicity and Unity:
One and Many: While the Forms maintain a unity in their essence (as Plotinus asserts), they also embody multiplicity in their expressions and interpretations. This duality captures both the eternal aspect of the Forms and the fluid, ever-changing nature of human understanding.
Geological Time: Over vast stretches of time, just as landscapes can change due to erosion, weathering, or tectonic shifts, the meanings associated with Forms can evolve. This emphasizes a long-term perspective on interpretation and understanding.

Aesthetic and Ethical Implications:
Artistic Engagement: Viewing Forms as a landscape encourages creative engagement with them. Like artists drawing inspiration from a landscape, individuals can interpret and reshape the Forms, highlighting the aesthetic dimensions of philosophical inquiry.
Ethical Navigation: Navigating this landscape also carries ethical implications, as one’s choices in how to engage with and interpret the Forms can influence both personal and communal understandings of meaning and purpose.

Temporal Dynamics of Forms in the Nous

Chronological Change:
Forms as Evolving Entities: While the eternal Forms remain constant in their essence, their expressions and manifestations can evolve over time. This reflects a dynamic reality where understanding and interpretation can shift, allowing for new meanings to emerge in response to changing contexts and experiences.

Non-Linear Time:
Varied Temporal Experience: In the landscape of the Nous, time may not operate in a linear or uniform manner as it does in the material world. Instead, different areas of the landscape can have their own temporal rhythms—some may feel timeless, while others may exhibit rapid changes. This variability allows for simultaneous experiences of eternity and temporality.
Fluid Interactions: The interaction between Forms can also be influenced by these non-linear temporalities. For instance, a Form that appears static in one context may evolve rapidly in another, demonstrating how context and time can significantly alter the experience and interpretation of the same essence.

Eternality and Change:
Paradox of Stability and Flux: This duality emphasizes the paradox inherent in the nature of reality. Forms can embody eternal truths while also allowing for change and evolution. This aligns with the idea that human understanding is always in a state of flux, as individuals interpret and re-interpret the Forms based on their experiences and the temporal context they find themselves in.

Cyclical and Spiral Time:
Mythic and Archetypal Cycles: Drawing on cyclical conceptions of time (found in various philosophical and spiritual traditions), we can understand that some Forms might undergo recurrent transformations, cycling through phases of existence while retaining their core essence. This can evoke a sense of depth, where the past influences the present and future, creating a rich tapestry of meaning.
Spiraling Development: Alternatively, one might conceive of a spiral model of time, where each iteration through a cycle brings new insights or layers of understanding. This model allows for growth and evolution while still connecting back to the original Forms.

Implications for Understanding:
Navigating Temporal Landscapes: Individuals navigating this complex landscape must be aware of the temporal dynamics at play. They can engage with Forms as both eternal truths and evolving entities, adapting their understanding and actions based on the specific temporal context.
Creative and Ethical Engagement: This temporal aspect encourages a more dynamic and creative engagement with the Forms, fostering a recognition that meaning is not fixed but subject to reinterpretation as contexts and circumstances evolve. It emphasizes the responsibility of individuals to engage thoughtfully with the shifting landscape of existence.

Conclusion
By incorporating the idea of chronological change within a non-linear temporal framework, we create a nuanced understanding of the Forms in the Nous that harmonizes with both the eternal and the evolving aspects of reality. This synthesis allows for a rich exploration of how timeless truths can interact with the fluidity of human experience, emphasizing the complexity and depth of existence. It fosters a holistic perspective that acknowledges the interplay between stability and change, inviting ongoing exploration and engagement with the landscape of Forms.

Comprehensive Framework of Forms in the Nous

Eternal and Unchanging Forms:
Core Concept: Forms, as described by Plotinus, are eternal and unchanging archetypes that exist in the realm of the Nous. They serve as the perfect templates for all things in the material world, embodying absolute truths and principles.

Dynamic and Living Forms:
Expansion of the Concept: Beyond static Forms, we introduce the notion of living Forms, such as egregores or even monstrous entities. These represent dynamic aspects of reality that are shaped by human thought, intention, and collective consciousness. Unlike the static Forms, these entities can influence and alter the understanding of meaning, reflecting Nietzsche’s idea that meanings are fluid.

Geographical Landscape of the Nous:
Metaphor of Landscape: Envision the Nous as a vast geographical landscape populated by both static (non-living) and dynamic (living) Forms. This landscape provides a rich context for exploring the interaction of these entities. Non-living Forms act as foundational elements, while living Forms embody agency and change.

Temporal Dynamics:
Chronological Change: The Forms can change over time, not necessarily in a linear fashion. Different regions of the Nous may experience time differently—some may feel timeless, while others may evolve rapidly. This allows for a spectrum of experiences where eternal truths can coexist with the contingencies of change.
Non-Linear Time: The unique temporal dynamics emphasize that time in the Nous is not uniform. Forms can undergo transformations in various ways, influenced by the context and the interactions they have within this landscape.

Paradox of Stability and Flux:
Eternality and Change: This framework recognizes a paradox where Forms are both stable and fluid. While their essential nature remains unchanged, their expressions and the meanings attributed to them can evolve, reflecting the complexity of human understanding and the interplay between the eternal and the temporal.

Cyclical and Spiral Time:
Mythic Cycles: Some Forms may follow cyclical patterns, where they undergo recurrent transformations, connecting past, present, and future. This can evoke a sense of depth, where earlier interpretations inform later understandings.
Spiral Development: Alternatively, envision time as spiraling, where each cycle brings new insights and layers of meaning, creating a dynamic interplay between the eternal Forms and their evolving expressions.

Navigating the Landscape:
Engagement and Understanding: Individuals interacting with this landscape must navigate both the stable archetypes and the dynamic living Forms. They engage with these entities creatively and ethically, recognizing that their interpretations can shift based on context and experience.
Responsibility and Creativity: This dynamic engagement underscores the responsibility of individuals to thoughtfully consider the implications of their interactions with the Forms, allowing for a richer, more nuanced understanding of reality.

Conclusion
This comprehensive framework merges the insights of Plotinus, Nietzsche, and other philosophical perspectives into a cohesive understanding of the Forms in the Nous. By envisioning Forms as both eternal and dynamic entities within a unique temporal landscape, we create a nuanced view of reality that acknowledges the interplay between stability and change. This encourages ongoing exploration and engagement with the complexities of existence, fostering a deeper understanding of the relationships between truth, meaning, and human experience.
This synthesis highlights the richness of philosophical inquiry, inviting individuals to navigate the landscape of Forms with creativity, awareness, and ethical consideration.

[The end.]

[The end.]

Право слабейшего.
Когда кто-либо подчиняется более могущественному противнику, выговаривая при этом условия (например, осажденный город), то это основано на том, что в противном случае можно уничтожить себя, сжечь город и тем причинить могущественному большой ущерб. Поэтому здесь возникает некоторого рода равенство положения, на почве которого могут быть установлены права. Противник имеет выгоду от нашего сохранения. – В этом смысле существуют права в отношениях между рабами и господами, именно в той мере, в какой владение рабами полезно и важно господину. Право первоначально совпадает со случаем, когда кто-либо кажется другому ценным, важным, необходимым, непобедимым и т.п. В этом отношении и слабейший имеет еще права, но меньшие. Отсюда знаменитое unusquisque tantum juris habet, quantum potentia valet (или, точнее: quantum potentia valere creditur).

[Выводы из этого: "желание сказать" (эталон: "Исповедь" Руссо) есть следствие подавление Логоса - то есть Бытия - в Целом. (Ошибочность выбранных действий у "господ", "правящих сил".)]

(Из отношений с государством люди (как "несовершеннолетняя толпа", "невинная", "народ") усваивают (в силу отношения к "властям" как к Богу, где бы эти "власти" не были, - на подёнщине или в действительной государственной силе), - очень возможно, - что несознательно или бессознательно, - сам характер отношения, который они должны преподать своим детям. Получается своего рода иерархия подавления Логоса путём бессмысленного насилия - ведь этот самый Логос ("страну детей") - государство, а точнее, - страна ("Родина"), - в целях своего выживания (и "накопления, роста силы") - должна поощрять! Следовательно?.. О чьём тогда "выживании", в таких случаях (бессмысленных относительно описанного философского порядка вещей ("сама жизнь ценится мною, как инстинкт роста, устойчивости, накопления сил, власти") и относительно Логоса) идёт речь? Какой логос (как часть Логоса) - преобладает и тут - в пространстве этого - в Erewhon (!) - Насилия?..)

О духе тяжести.

Уста мои – уста народа: слишком грубо и откровенно говорю я для гладкошерстных кроликов. И еще более чуждо слово мое для всех писак с лисьими ухватками и для чернильных душ.
Рука моя – рука безумца: горе столам, и стенам, и всему, на чем только рука безумца выводит каракули свои!
Ноги мои – ноги скакуна: звонкой рысью скачу я, очертя голову, ношусь по полям, словно дьявол, радуюсь быстрому бегу.
Желудок мой – не желудок ли орла? Ибо всего больше любит он мясо ягнят. Это, несомненно, желудок хищной птицы.
Вскормленный скудной, невинной пищей, всегда готовый к полету и нетерпеливо рвущийся в небо, – таков я: разве я в чем-то не птица?
К тому же враждебен я Духу Тяжести – и это во мне тоже от птицы; поистине, смертельна, непримирима, исконна вражда моя! О, куда только ни залетала и где только ни блуждала вражда моя!
Я могу теперь спеть об этом, и хочу петь: хотя один я в пустом доме, и придется петь ее для собственных ушей.
Есть, конечно, другие певцы, у кого только в полном доме голос делается мягким, жест – выразительным, взор – красноречивым, сердце – бодрым: но я не похож на них.

Тот, кто научит людей летать, сдвинет все пограничные камни; сами эти камни заставит он воспарить, и новым именем назовет землю – именем "легкая".
Страус бежит быстрее самой резвой лошади, но в тяжелую землю еще прячет он голову свою: так и человек, который не умеет еще летать.
Тяжелыми называет он землю и жизнь; ибо так хочет Дух Тяжести! Но тот, кто жаждет стать легким, стать птицей, тот должен любить самого себя: так учу я.
Конечно, любить не любовью больных и немощных, ибо у них даже себялюбие – зловонно!
Так учу я: надо учиться любить себя – любовью здоровой и святой, чтобы оставаться верным себе и не терять себя.
Такая потеря назвала себя "любовью к ближнему"; с помощью этого слова до сих пор лгали и лицемерили больше всего, и особенно те, кого с трудом выносил весь мир.
И поистине, это вовсе не заповедь на сегодня и на завтра – учиться любить себя. Напротив, из всех искусств это самое тонкое, самое мудреное, самое высшее и требующее наибольшего терпения.
Ибо достояние свое всегда хорошо спрятано от самого себя, и из всех сокровищ последним выкапывается всегда собственный клад; таково действие Духа Тяжести.
Едва ли не с колыбели дают нам в наследие тяжелые слова и ценности: "добро" и "зло" – так называют наследие это. И во имя их прощают нам жизнь нашу.
И потому допускают детей до себя, чтобы вовремя не дать им полюбить самих себя: таково действие Духа Тяжести.
И мы – мы доверчиво тащим то, что взваливают на нас, тащим на огрубевших плечах по суровым горам! И когда мы обливаемся потом, нам говорят: "Да, жизнь трудно сносить!".
Но только человеку трудно нести и выносить себя! И все потому, что тащит он на плечах своих слишком много ненужного. Подобно верблюду, становится он на колени и дает как следует навьючить себя.
И особенно трудно тому, кто силен, вынослив, способен к почитанию, – слишком много чуждых, тяжелых слов и ценностей навьючивает он на себя: и вот – жизнь представляется ему пустыней!
Поистине! Даже многое из собственного достояния бывает нелегко нести! Многое внутри человека похоже на устрицу, отвратительную и скользкую, которую трудно схватить.
Потому внешняя оболочка и должна быть разукрашена, чтобы выглядеть благородно, будучи как бы ходатаем за все, что внутри. Но и этому искусству надо еще научиться: надо иметь скорлупу, и прекрасную видимость, и мудрую слепоту!
Но и тут во многом возможна ошибка, ибо иная человеческая оболочка бедна и уныла, и слишком уж напоминает скорлупу. Много скрытых достоинств и сил остаются неразгаданными; самые изящные лакомства не находят ценителей!
Женщины знают это, особенно те, которые высоко ценятся: чуть потолще, чуть потоньше – как часто судьба заключается в этом "чуть-чуть"!
Трудно открыть человека, а самого себя – труднее всего; часто дух лжет о душе. Таково действие Духа Тяжести.
Но открыл себя тот, кто говорит: вот мое добро и мое зло. Так он заставляет умолкнуть крота и карлика с их речами: "Добро для всех, зло для всех".
Поистине, не люблю я и тех, для кого хороши все вещи, а мир этот считается лучшей из них. Таких называю я вседовольными.
Вседовольство, умеющее находить вкус во всем, – это не лучший вкус! Я уважаю строптивые, привередливые языки и желудки, научившиеся словам "Я", "Да", "Нет".
Но все жевать и переваривать – это свойственно разве что свиньям! Постоянно повторять "И-А" – этому обучены одни лишь ослы и те, кто близки им по духу!
Густой желтой и яркой красной краски требует вкус мой, примешивающий во все краски кровь. Но тот, кто белит дом свой, обнаруживает бескровную душу свою.
Одни влюблены в мумии, другие – в призраки: и те, и другие одинаково враждебны плоти и крови. О, как противны они вкусу моему! Ибо люблю я кровь.
И не желаю я жить там, где каждый плюет, – не по вкусу мне это: ибо ни у кого нет во рту золота; уж лучше жить среди воров и клятвопреступников.
Но лизоблюды, облизывающие плевки, мне еще противнее; а самое отвратительное животное, которое обнаружил я среди людей, я назвал паразитом; оно не хотело любить, однако, хотело жить за счет любви.
Несчастными называю я всех, у кого один только выбор: сделаться либо лютым зверем, либо лютым укротителем. Среди них не поставил бы я шатра своего.
Несчастными называю я и тех, кто всегда должен быть на страже, – противны они вкусу моему: все эти мытари и торгаши, короли и прочие стражи стран и сундуков.
Поистине, я тоже научился быть на страже – и научился этому хорошо, – только на страже самого себя. И в особенности учился я стоять, и ходить, и бегать, и лазить, и танцевать.
Ибо вот учение мое: кто хочет научиться летать, тот должен сперва научиться стоять, и ходить, и бегать, и лазить, и танцевать: нельзя сразу научиться полету!
По веревочной лестнице научился влезать я в любые окна, проворно вскарабкивался я на высокие мачты; сидеть на высоких мачтах познания казалось мне блаженством, – подобно маленьким огонькам вспыхивать на высоких мачтах: пусть малый свет, но и он великое утешение для потерявших дорогу кораблей и потерпевших кораблекрушение!
Многими способами, разными путями пришел я к истине своей: не по одной лестнице поднимался я в высоту, откуда взор мой устремлялся вдаль.
Неохотно расспрашивал я, какой дорогой пройти, – это всегда претило вкусу моему! Я предпочитал вопрошать и испытывать эти дороги.
Испытывать и вопрошать – таковы были пути мои: и поистине, надо еще научиться отвечать на эти вопросы! Но таков вкус мой:
– не хороший, не дурной, а мой вкус, которого мне не надо ни стыдиться, ни скрывать.
"Это теперь мой путь, а где же ваш?" – так отвечаю я тем, кто расспрашивает меня: "Каким путем следовать?". Ибо пути как такового, не существует!

"В твои глаза взглянул я недавно, о Жизнь: сверкало золото в ночи глаз твоих – и стихло сердце мое перед страстным желанием:
– я видел, как золотой челнок сверкал в темных водах, то исчезая, то появляясь вновь, ныряя, всплывая, манил он к себе, золотой челн-качалка!
На ноги мои, рвущиеся в пляс, бросила ты взгляд – смеющийся, вопросительный, жаркий, пьянящий.
Маленькими ручками своими только дважды тронула ты кастаньеты – и вот уже ноги мои ожили, одурманенные пляской.
Пятки отрывались от земли, пальцы ног словно прислушивались, внемля тебе: ибо слух у танцора – в пальцах ног его!
Я устремился к тебе – и попятилась ты от меня; зашелестели, взлетели, взвились на меня извивы волос твоих!
От тебя и от этих змей отпрянул я: и остановилась ты, полуотвернувшись, и страстное желание сквозило во взгляде твоем.
Лукавыми взорами учишь ты меня кривым путям; на кривых путях научаются коварству ноги мои!
Вблизи я боюсь тебя, издали – обожаю; твое бегство завлекает, твой взыскующий взгляд – останавливает: я страдаю, но чего не выстрадал бы я ради тебя!
Ради тебя, чей холод воспламеняет, чья ненависть обольщает, чье бегство привязывает, чьи насмешки волнуют:
– кто не испытывал ненависти к тебе – сковывающей, опутывающей, соблазняющей, ищущей, обретающей! Кто не любил тебя – невинную, нетерпеливую, взбалмошную грешницу с глазами ребенка!
Куда влечешь ты меня теперь, ты – верх совершенства и неукротимости? И вновь убегаешь – сладостная и неблагодарная ветреница!
В танце стремлюсь я за тобой, по малейшему следу, тобой оставленному. Где ты? Подай же мне руку! Дай хоть один пальчик!
Тут пещеры и заросли: можно заблудиться! Стой! Подожди! Разве не видишь ты, как проносятся совы и летучие мыши?
Ты – сова! Ты – летучая мышь! Хочешь дразнить меня? Где мы? Не у собак ли научилась ты выть и отрывисто лаять?
Как мило скалишь ты на меня свои белые зубки, а злые глаза так и сверкают в тени кудрей!
Вот это танец так танец! Я – охотник, кем же хочешь ты быть: моей собакой или серной?
Вот ты и рядом! Еще быстрее, злая попрыгунья! А теперь вверх! И туда! Увы! Прыгая, упал я сам!
О надменная, смотри, – я лежу и молю о пощаде! Более приятными тропами хотел бы идти я с тобой:
– тропами любви через безмолвие пестрых зарослей! Или там, по берегу озера, в глубинах которого танцуют золотые рыбки!
Ты утомилась? Взгляни на вечернюю зарю; а вон – пасутся овцы; разве не чудесно уснуть под звуки пастушьей свирели?
Ты так устала? Я отнесу тебя туда, обними меня! А если ты чувствуешь жажду, я найду чем напоить тебя, только от этого питья откажутся уста твои!
О эта гибкая, проворная змея, проклятая колдунья! Ускользнула! Где ты? А на лице моем остались два красных пятна от прикосновения рук твоих!
Право, устал я вечно быть пастухом твоим! До сих пор я пел тебе, чародейка, а теперь – ты у меня закричишь!
В такт плетке моей будешь ты плясать и кричать! Ведь я не забыл плетку? Нет!"

Так отвечала мне Жизнь, зажимая руками нежные ушки свои: "О Заратустра! Не щелкай так страшно плеткой своей! Ты же знаешь: шум убивает мысли, а ко мне как раз пришли такие нежные мысли!
Мы с тобой оба – вне добра и вне зла, и не творим ни того, ни другого. По ту сторону добра и зла обрели мы остров свой и зеленый луг – мы вдвоем, только я и ты! Поэтому должны мы жить в мире и согласии!
А если мы и не любим друг друга от всего сердца, нужно ли из-за этого сердиться?
Ты же знаешь, что хорошо отношусь я к тебе, а зачастую даже слишком хорошо: и все потому, что ревную тебя к мудрости твоей. Ах, эта мудрость, сумасшедшая старая дура!
Но если мудрость твоя возьмет и покинет тебя, тогда и любовь моя недолго останется с тобой".

Тут Жизнь задумчиво оглянулась вокруг и тихо произнесла: "О Заратустра, ты не слишком-то верен мне!
Ты давно уже любишь меня не так сильно, как говоришь; я знаю, ты собираешься скоро покинуть меня.
Ибо есть старый, тяжелый-тяжелый, гулкий колокол – до самой пещеры твоей доносятся ночью удары его:
– И когда слышишь ты, как он в полночь отбивает часы, ты думаешь между первым и последним – двенадцатым ударом -
– думаешь о том, о Заратустра, что скоро покинешь меня, – я знаю это!"

"Да, – колеблясь, отвечал я, – но ты знаешь также..." – И я сказал ей кое-что на ухо, шепотом, сквозь золотистые пряди ее спутанных, безумных волос.
"Ты знаешь это, о Заратустра? Этого не знает никто".

И смотрели мы друг на друга, и бросали взгляды на зеленый луг; на который опускалась вечерняя прохлада, и рыдали. И в тот раз Жизнь была мне милее, чем когда-либо вся мудрость моя.


РАЗ!
О человек! Внимай!
ДВА!
Что вещает глубокая полночь?
ТРИ!
"Я спала,
ЧЕТЫРЕ!
И от глубокого сна пробудилась:
ПЯТЬ!
Мир глубок! –
ШЕСТЬ!
И глубже, чем думает день.
СЕМЬ!
Глубока боль мира –
ВОСЕМЬ!
И все же радость глубже, нежели скорбь.
ДЕВЯТЬ!
Боль говорит: "Прейди!"
ДЕСЯТЬ!
Но всякая радость жаждет вечности,
ОДИННАДЦАТЬ!
Жаждет глубокой, глубокой вечности!"
ДВЕНАДЦАТЬ!

[И, в заключение, чтобы повторить сказанное - и выразить - в принципе.]

Землю детей ваших должны вы любить: любовь эта да будет новым аристократизмом вашим; любите ее, землю еще не открытую, лежащую в дальних морях! Пусть ищут ее корабли ваши!

[The end.]

[Ошибочным было бы из всего этого, конечно, полагать что "тело - вторично" - как раз нет: тело - взаимосвязано (с означающими), но из потока означающих оно не может выбрать те, которые ему совсем уж нехарактерны и к которым оно не может "прийти"/измениться (в физическом мире) - никак.]

[NB. "Слабые и неудачники должны погибнуть: первое положение нашей любви к человеку. И им должно ещё помочь в этом." - можно понимать как "всё слабое во мне должно быть скрыто от влияния на других, - и должно уйти с моей смертью, - в "вечности" не должно остаться ничего, кроме моей не-рессентиментности и силы, - и так же должно быть и со всем - остальным - этого требует - жизни - логика".]

[(Как можно из этого понять - довольно-таки бессмысленно заниматься физическим убийством и насилием - вместе с человеком мы устраняем и силу - а ведь весь замысел был в устранении неудавшегося и слабого, а не сильного и получившегося в нём (в "человеке").)]

[(Отсюда следует и это: "Сама жизнь ценится мною, как инстинкт роста, устойчивости, накопления сил, власти: где недостаёт воли к власти, там упадок. Я утверждаю, что всем высшим ценностям человечества недостаёт этой воли, что под самыми святыми именами господствуют ценности упадка, нигилистические ценности.").]

[The end.]