Каждое повышение типа «человек» было доселе результатом работы аристократического общества — и так будет всегда: общества, которое верит в длинную лестницу рангов и различий между людьми, в необходимость рабства в каком-то смысле. Без пафоса дистанцирования, который возникает из крепко укоренившегося различия сословий, из постоянного взгляда и взгляда сверху правящего класса на подданных и рабочих, из их постоянной тренировки в подчинении и командовании, порабощении и дистанцировании, не могло бы возникнуть и другое, более таинственное, чувство — стремление к всё большему расширению дистанции внутри самой души, к формированию всё более высоких, редких, удалённых, обширных и всеобъемлющих состояний, кратко говоря, к возвышению типа «человек», к постоянному «самопреодолению человека», если выразиться моральной формулой в неморальном смысле. Конечно, не стоит обманываться гуманитарными иллюзиями относительно истории происхождения аристократического общества (то есть той предпосылки возвышения типа «человек»). Истина сурова. Скажем это без утайки, как начиналась каждая высшая культура на Земле! Люди с ещё естественной природой, варвары в самом страшном смысле этого слова, люди-рабовладельцы, ещё обладавшие непокорёнными силами воли и стремлениями к власти [Macht], набрасывались на слабые, более цивилизованные, мирные, возможно, торговые или скотоводческие расы, или на старые, разложившиеся культуры, в которых последняя жизненная сила тускнела в блеске духа и упадка. Высший класс всегда начинался как варварский класс: его перевес заключался не в физической силе, а в душевной — это были более цельные люди (что на каждом уровне также означает «более цельные животные»).

[— — —]

[— "Auf hoher See. [„Jenseits von gut und böse.“ ["Prinz Überfluss."]] Ein Sentenzen-Buch." —]
Если я привязан к морю и ко всему, что связано с морем, и особенно привязан, когда оно с яростью возражает мне:
Если во мне есть это стремление искать, что неизведано, если в моей жажде есть жажда мореплавателя:
Если когда-либо мой восторг восклицал: «Берег исчез — теперь с меня свалилась последняя цепь —
— Безграничное ревёт вокруг меня, вдали блеск, простор и время, ну что ж! Живи, старое сердце!» —
О, как я не мог бы страстно стремиться к вечности и к ["венцу венцов"] кольцу колец ["Ring der Ringe"] — кольцу возвращения?
Я никогда не находил ту женщину, от которой хотел бы детей, разве только ту, которую я люблю: ибо я люблю тебя, о Вечность!
Ибо я люблю тебя, о Вечность!

[— ["Die fröhliche Wissenschaft." ["Das stille Lachen."]] "Zarathustra’s Heilige Gelächter." —]
Если моя добродетель — это добродетель танцора, и я часто обеими ногями нырял в золотисто-изумрудный экстаз:
Если моя злоба — смехотворная злоба, живущая среди розовых сводов и лилиевых изгородей:
— смех же есть место, где вся злоба собирается [всё злое располагается друг возле друга], но священно освобождена [и оправдана] через собственное блаженство: —
И если моё А и О — это то, чтобы вся тяжесть стала лёгкой, каждое тело стало танцором, а каждый дух — птицей: и истинно, это моё А и О! —
О, как я не мог бы страстно стремиться к вечности и к кольцу колец — кольцу возвращения?
Я никогда не находил ту женщину, от которой хотел бы детей, разве только ту, которую я люблю: ибо я люблю тебя, о Вечность!
Ибо я люблю тебя, о Вечность!

[— ["grundsätzliche nihilismus"] "Gott ist todt!" [FW-341 & "Dionysos-Dithyramben."] —]
Если я когда-либо простирал над собой тихие небеса и с собственными крыльями полетел в свои собственные небеса:
Если я игриво плавал в глубоких светлых дальних мирах ["валы световых морей"], и мудрость моей свободы стала мудростью [самосознанием] птицы: —
— а вот что говорит мудрость птицы: «Смотри, нет ни верха, ни низа! Бросайся в небеса, в обратную сторону, ты, лёгкий! Пой! Не говори больше! —
— «Не для тяжёлых ли предназначены все слова? Не обманывают ли все слова тех, кто лёгок! Пой! Не говори больше!» —
О, как я не мог бы страстно стремиться к вечности и к кольцу колец — кольцу возвращения?
Я никогда не находил ту женщину, от которой хотел бы детей, разве только ту, которую я люблю: ибо я люблю тебя, о Вечность!
Ибо я люблю тебя, о Вечность!

[На горизонте бесконечности. — Мы покинули землю и отправились на корабле! Мы оставили мост позади, — более того, мы оторвались от земли! Ну что, кораблик! Осторожно! Рядом с тобой океан, это правда, он не всегда рычит, и порой лежит он, как шёлк и золото, как мечта о доброте. Но наступят часы, когда ты поймёшь, что он бесконечен, и что нет ничего страшнее, чем бесконечность. О, бедная птица, которая чувствовала себя свободной, а теперь врезается в стены своей клетки! Горе тебе, если тебя охватит тоска по земле, как будто там было больше свободы, — а земли-то больше и нет!]

Безумный человек. — Разве вы не слышали о том безумном человеке, который в яркий утренний час зажёг фонарь, побежал на рынок и непрерывно кричал: «Я ищу Бога! Я ищу Бога!» — Там как раз стояли многие, кто не верил в Бога, и это вызвало у них большой смех. «Он что, потерялся?» — сказал один. «Он что, заблудился, как ребёнок?» — спросил другой. «Или он прячется?» — «Боится нас?» — «Он уехал на корабле? эмигрировал?» — кричали и смеялись они. Безумный человек прыгнул прямо к ним и пронизал их взглядом. «Куда ушёл Бог?» — воскликнул он. «Я скажу вам! Мы его убили, — вы и я! Мы все его убийцы! Но как мы это сделали? Как мы смогли выпить море? Кто дал нам губку, чтобы стереть весь горизонт? Что мы сделали, когда оторвали эту Землю от её Солнца? Куда теперь она движется? Куда движемся мы? Прочь от всех Солнц? Не падаем ли мы постоянно? И не движемся ли назад, вбок, вперёд, во все стороны? Существует ли ещё верх и низ? Не блуждаем ли мы, как в бесконечном ничто? Не дует ли в нас пустое пространство? Разве не стало холоднее? Не наступает ли ночь всё больше и больше? Не нужно ли зажигать фонари днём? Мы всё ещё не слышим ничего о шуме могил, в которых Бог похоронен? Мы ещё не ощущаем запаха божественного разложения? — даже боги разлагаются! Бог мёртв! Бог остаётся мёртвым! И мы его убили! Как утешимся мы, убийцы всех убийц? Самое святое и могущественное, что мир когда-либо знал, истекло кровью под нашими ножами, — кто вымоет эту кровь с нас? Какая вода очистит нас? Какие покаяния, какие священные игры нам предстоит придумать? Разве не слишком велико это деяние для нас? Разве не должны мы стать богами, чтобы быть достойными этого? Не было более великого деяния, — и тот, кто родится после нас, по праву принадлежит к более высокой истории, чем вся история до сих пор!» — Тут безумный человек замолчал и снова посмотрел на своих слушателей; они тоже молчали и смотрели на него с недоумением. Наконец он бросил свой фонарь на землю, так что тот разлетелся на части и погас. «Я пришёл слишком рано», — сказал он тогда, — «и ещё не вовремя. Это огромное событие ещё в пути, оно ещё не дошло до ушей людей. Молнии и гром требуют времени, свет звёзд требует времени, деяния требуют времени, даже после того, как они совершены, чтобы быть увиденными и услышанными. Это деяние для них всё ещё дальше, чем самые удалённые звезды, — и всё же они его совершили!» — Говорят, что в тот же день безумный человек проник в несколько церквей и стал петь в них своё Requiem aeternam deo. Когда его выводили и призывали к ответу, он отвечал только одно: «Что же эти церкви теперь, если не усыпальницы и могилы Бога?..»

[Мистические объяснения. — Мистические объяснения якобы касаются глубины [считаются глубокими]; правда в том, что они даже не поверхностны.]

Salve regina misericordie
Vita dulcedo et spes nostra salve.
Ad te clamamus exules filii Eve.
Ad te suspiramus gementes et flentes
in hac lacrimarum valle.
Eya ergo advocata nostra, illos tuos
misericordes oculos ad nos convente
Et ihesum benedictum fructus ventris tui
nobis post hoc exilium ostende.
O clemens, o pia, o dulcis Maria.

Alpha et omega misit de superis
gloriosum solamen miseris,
cum Gabriel a summa gerarchia
paranimphus dicit in armonia:
Ave Virgo Maria.
O clemens, o pia, o dulcis Maria.

O pastores pro Deu surgite,
quid vidistis de Christo dicite.
Reges Tharsis de stella visione
sint testes in apparitione:
Ave Virgo Maria.
O clemens, o pia, o dulcis Maria.

Fons humilis, aquarum puteus,
rosa mundi, splendor sydereus,
amigdalus Aaron fructuosa,
precantibus esto lux gloriosa:
Ave virgo Maria.

[End.]

[— — —]

Опасности для развития философа сегодня действительно так многочисленны, что хочется усомниться, можно ли вообще ожидать, что этот плод еще созреет. Объем и башня наук разрослись до невероятных размеров, и с этим возросла вероятность того, что философ, будучи еще учеником, устанет или где-то застрянет и «специализируется», так что он больше не сможет подняться на свою высоту, то есть обрести широкий взгляд, возвышенный и всеобъемлющий. Или он поднимется слишком поздно, когда его лучшие годы и силы уже прошли; или будет поврежден, груб, извращен, так что его взгляд, его общий взгляд на вещи уже ничего не будет значить. Именно тонкость его интеллектуальной совести может заставить его сомневаться и откладывать, он боится соблазна стать дилетантом, многогранным, вроде тысяченогого жука или многощупальцевого существа, он слишком хорошо понимает, что тот, кто потерял уважение к себе, как познающий, уже не может командовать, не может вести: он должен стать великим актером, философом-Калиостро, искусителем, или, как говорят, «философом-гипнотизером» ["дудочником"; см. также Rattenfänger]. В конце концов, это вопрос вкуса, если только это не вопрос совести. К трудности философа добавляется еще и то, что он требует от себя суждения, «Да» или «Нет», не о науках, а о жизни и ценности жизни — что он с трудом верит, что имеет право или даже обязанность выносить это суждение, и часто, медленно, с сомнением, затихая, должен искать путь к этому праву и этому верованию. На самом деле, толпа долго путала и недооценивала философа, будь то с ученым человеком и идеальным ученым, или с религиозно возвышенным, «немирским», «бесстрастным» энтузиастом, пьяным Богом [Trunkenbold Gottes]; и если сегодня кто-то хвалит кого-то за то, что он «мудро» живет или «как философ», это почти не означает ничего больше, чем «умно и вдали». Мудрость: для толпы это кажется чем-то вроде бегства, способом и искусством хорошо выйти из плохой игры; но настоящий философ — как нам кажется, друзья? — живет «нефилософски» и «немудро», прежде всего неразумно, и ощущает тяжесть и обязанность сто крат попытаться и подвергнуться искушениям жизни: он постоянно рискует, он играет в дурную игру [das schlimme Spiel].....

[— — —]

Не должно быть того [Sein], что не может — не быть...

[Ende von "Der Gott".]

Возможно, при более тонком сравнении, в честь немецкой природы Рихарда Вагнера, можно будет сказать, что он довёл всё до крайности — более смело, сурово, высоко, чем мог бы француз 19-го века, — благодаря тому, что мы, немцы, ещё ближе к варварству, чем французы. Возможно, самое удивительное, что создал Рихард Вагнер, заключается в том, что фигура Зигфрида, этого свободного человека, остаётся навсегда, не только в сегодняшнем контексте, недоступной, непонимаемой, неповторимой для всей поздней латинской расы: он, возможно, оказался слишком свободным, слишком жёстким, слишком жизнерадостным, слишком здоровым, слишком антикатолическим для вкуса старых и иссохших культурных народов. Он мог бы даже считаться грехом против романтизма, этот антиромантический Зигфрид: но Вагнер сполна искупил этот грех в своих старых, мрачных днях, когда, предчувствуя вкус, который впоследствии стал политическим, он с присущей ему религиозной страстью начал проповедовать путь в Рим, если не идти по нему, то хотя бы проповедовать. — Чтобы меня не поняли неправильно, я приведу несколько ярких стихов, которые даже менее тонкие уши смогут понять, что я имею в виду — что я думаю о „последнем Вагнере“ и его музыке „Парсифаля“.
— Это ещё по-немецки? —
Из немецкого сердца [Herzen] исходят эти томные крики?
И немецкое тело породило это саморасчленение [Sich-selbst-Entfleischen]?
По-немецки ли это раздвигание священнических рук,
Это благоухание ладана, эти дразнящие чувственные наслаждения?
И по-немецки ли это заикание, падение, шатание,
Эта неуверенная болтанка [Bimbambaumeln]?
Этот взгляд монахинь, перезвон „Аве“ [Ave-Glocken-Bimmeln],
Это всё лжезачарованное вознесение в небеса [Himmel-Überhimmeln]?
— Это ещё по-немецки?
— Подумайте! Вы ещё стоите у порога: —
Ведь то, что вы слышите [в этих звуках], это Рим [католицизм], — римская вера
без слов!

... Ведь, как гласит пословица Заратустры, одна вещь нужнее другой [Eins ist nothwendiger als das Andre] ...

— И снова Заратустра погрузился в себя, сел на большой камень ["Было" – так зовется камень, который не может сдвинуть она [воля].] и задумался. Вдруг он вскочил:
«Сострадание! Сострадание к высшему человеку [höheren Menschen]!» — вскричал он, и его лицо стало как медь [Erz]. — Ну что ж! Это — было его время [Zeit]!
Моё страдание и мое сострадание — что в этом важного [was liegt daran]! Стремлюсь ли я к счастью [Glücke]? Я стремлюсь к своему делу [Werke]!
Ну что ж! Лев пришёл, мои дети близки, Заратустра созрел, мой час [Stunde] настал: —
Вот оно, моё утро, мой день [Tag] начинается: восходи, восходи, великий Полдень!» — —

Так сказал Заратустра и покинул свою пещеру, пылающий и сильный, как утреннее солнце, что выходит из тёмных гор.

Помощь, о которой молит Бога страдалец, тем скорее и более ему нужна, что его враги уже окружили его и они многочисленны, сильны и чрезвычайно злы: они крайне упорны, как тельцы — буйволы Васанские, тучные, мощные; они грозны, как львы, похищающие добычу и рыкающие над ней, — они в страшной ярости своей громко угрожают праведнику лютой смертью.

Как ни были яростны враги Давида, однако, они не растерзали его; только Христос был жертвой ярости своих врагов, которые с зверским упорством и лютою злобой терзали и, наконец, — умертвили — Его...

[Ende von "Zarathustra".]

>>1005
[Мне будут признательны, если я сжму столь важное и новое понимание в четыре тезиса: я тем облегчаю понимание и вызываю тем самым возражение.
Первое утверждение. Причины, по которым этот мир был назван кажущимся, на самом деле обосновывает его реальность — другой тип реальности абсолютно невозможно доказать.
Второе утверждение. Признаки, которые были даны «истинному бытию» вещей, на самом деле являются признаками не-бытия, ничто — «истинный мир» был построен из противоречия с реальным миром: это, действительно, кажущийся мир, поскольку он всего лишь морально-оптическая иллюзия.
Третье утверждение. Нет смысла фантазировать о каком-то «другом» мире, если только в нас не сильна инстинктивная склонность к клевете, принижению, подозрению против жизни: в последнем случае мы мстим жизни, создавая фантазм «другой» или «лучшей» жизни.
Четвёртое утверждение. Разделять мир на «истинный» и «кажущийся», будь то в духе христианства или, как у Канта (что в конечном итоге есть обманчивое христианство), — это всего лишь suggestion (предложение) декаданса, симптом умирающей жизни… То, что художник ценит «видимость» выше реальности, не является возражением против этого утверждения. Потому что «видимость» здесь означает реальность, но лишь в определённом отборе, усилении, коррекции... Трагический художник не пессимист — он говорит «да» всему сомнительному и ужасному, он дионисичен...

["Метафизическая"] Красота и уродство. — Ничто не является более обусловленным, скажем, ограниченным, чем наше ощущение красоты. Тот, кто захочет думать о ней отдельно от человеческой склонности к человеку [свободным от удовольствия, доставляемого человеку человеком], сразу потеряет почву под ногами. «Красота сама по себе» — это всего лишь слова, даже не понятие. В красоте человек выражает себя как меру совершенства; в избранных случаях он восхищается ею как богом [в избранных случаях он поклоняется в этом себе]. Род не может не сказать себе [себе и только себе] «Да» таким образом. Его первичный [глубинный] инстинкт самосохранения и саморазвития [самораспространения] все еще проявляется в таких сублимациях [проецирует себя даже на такие тонкие материи]. Человек верит, что мир сам по себе переполнен красотой — он забывает себя как ее источник [причину]. Только он одарил мир красотой, ах! но какой человеческой, слишком человеческой красотой... По сути, человек отражается в вещах [смотрится в вещи], он считает красивым все, что возвращает [отражает] ему его собственный образ: суждение «красиво» — это его родовое тщеславие... Скептику же может на ухо прошептать сомнение: действительно ли мир становится красивым, потому что именно человек находит его красивым? Он одухотворил [очеловечил] его: вот и все. Но ничто, абсолютно ничто не гарантирует нам, что именно человек является образцом [моделью] красоты [прекрасного]. Кто знает, как он выглядит в глазах высшего судьи вкуса? Может быть, смело [спорно]? Может быть, забавно? Может быть, немного произвольно [своеобразно]? … «О Дионис, божественный, почему ты тянешь меня за уши?» — спросила Ариадна однажды в одном из тех знаменитых философских разговоров на Наксосе своего любовника-философа. — «Я нахожу какой-то юмор в твоих ушах, Ариадна: почему бы им не быть еще длиннее?»

Ничто не является красивым, только человек красив [ничто не прекрасно, только человек прекрасен [пример: "антропный принцип"]]: на этой наивности основана вся эстетика, это её первая истина. Добавим сразу и её вторую: ничто не является уродливым [безобразным], кроме извращённого [вырождающегося] человека — и этим ограничено [очертим границы] царство эстетического суждения. — Если подсчитать физиологически [поверять физиологией], то всё уродливое [безобразное [также, Za-IV, "Самый безобразный человек"]] ослабляет и огорчает человека. Оно напоминает ему о разложении [гибели], опасности, бессилии; фактически он теряет при этом силу [Kraft]. Эффект [действие] уродливого можно измерить с помощью динамометра. Там, где человек испытывает подавленность, он чувствует близость чего-то «уродливого». Его чувство могущества, его воля к власти, его мужество, его гордость — всё это падает [умаляется] с уродливым, всё это поднимается [возрастает] с красивым... В обоих случаях мы делаем вывод: предпосылки для этого собраны в огромном количестве [в невиданном изобилии] в инстинкте. Уродливое воспринимается как намёк и симптом дегенерации: всё, что хоть отдалённо напоминает вырождение [Degenerescenz], вызывает у нас суждение «уродливое». Каждый признак истощения, тяжести, старости, усталости, любой вид несвободы, как судорога, как паралич, особенно запах, цвет, форма разложения, гниения, и если даже это символ в последней степени растворённости [хотя бы даже в самом разреженном виде символа], — всё это вызывает одинаковую реакцию, оценку «уродливое». Здесь возникает ненависть [Hass]: кого ненавидит человек? Но нет сомнений: он ненавидит упадок своего типа [Niedergang seines Typus]. Он ненавидит это из глубочайшего инстинкта рода; в этой ненависти есть дрожь, осторожность, глубина, дальновидность — это самая глубокая ненависть, какая только есть. В силу нее искусство и глубоко...

Вот что однажды сказал он [Дионис]: «При определённых обстоятельствах я люблю человека — и тут он кивнул [подмигнул] в сторону Ариадны, которая была рядом, — человек для меня — приятное, смелое, изобретательное существо, которому нет равного на Земле, оно находит путь в любых лабиринтах. Я к нему добр: я часто думаю, как бы мне сделать его ещё более сильным, злым и глубоким, чем он есть». — «Сильным, злым и глубоким?» — испугался я. «Да, — сказал он ещё раз, — сильным, злым и глубоким; а также красивым [прекрасным]» — и при этом искривился его хитрый, почти умиротворённый взгляд, как будто он сказал что-то чрезвычайно любезное [и тут бог-искуситель улыбнулся своей халкионической улыбкой, точно он изрек что-то очаровательно учтивое]. Здесь видно: этому божеству не хватает не только стыда — но есть и обоснованные причины полагать, что в некоторых аспектах боги вообще могли бы поучиться у нас, людей. Мы, люди, человечнее...]

>>1006
[Что это значит? Ибо названная ситуация [факт] должна быть прежде истолкована: сама по себе она маячит перед глазами, глупая [глупый] до скончания времен [в Вечности [Ewigkeit]], как всякая "вещь в себе". Каждое животное, а стало быть, и la bete philisophe инстинктивно стремится к оптимуму благоприятных условий, при которых оно может развернуться во всю силу и достичь максимума чувства могущества; каждое животное столь же инстинктивно - и обнаруживая при этом такую тонкость чутья, перед которой "пасует всякий разум", - отшатывается от любого рода беспокойств и препятствий, лежащих или смогших бы лежать на его пути к оптимуму ( - я говорю не о его пути к "счастью", а о его пути к могуществу, к действию, к непомерной активности и в большинстве случаев фактически к несчастью).
Мой ответ - это давно уже разгадано: лицезрея сей [аскетический] идеал, философ улыбается оптимуму условий, потребных для высшей и отважнейшей духовности, - он не отрицает этим "существование", напротив, он утверждает в нем свое существование, и только свое существование, и, возможно, в такой степени, что ему остается рукой подать до [итогового] кощунственного желания: pereat mundus, fiat philosophia, fiat philosophus, fiat!..

Общая [универсальная] формула, лежащая в основе каждой религии и морали, гласит: «Делай то и то, избегай этого и этого — и будешь счастлив! В противном случае…» Каждая мораль, каждая религия есть этот императив — я называю его великой первородной греховностью разума, бессмертной безрассудностью [неразумием]. В моих устах эта формула превращается в свою противоположность — первый пример моей «переоценки всех ценностей»: благополучный [удавшийся] человек, «счастливый», должен совершать определённые поступки и инстинктивно избегать [страшиться] других, он переносит [вносит] порядок, который он представляет собой физиологически, в свои отношения с людьми и вещами [к людям и вещам]. Формула: его добродетель — следствие его счастья… Долгая жизнь, многочисленное потомство — это не награда за добродетель, добродетель же есть сама та замедленность обмена веществ, которая, среди прочего, ведёт к долгой жизни, многочисленному потомству, коротко говоря, к "корнаризму". Церковь и мораль говорят: «Пороки и роскошь губят род людской и народ.» Моя восстановленная разумность [Vernunft] говорит: если народ погибает, физиологически дегенерирует, то отсюда следуют пороки и роскошь (то есть потребность в всё более сильных и частых удовольствиях, как их испытывает каждая иссякшая природа [которая знакома всякой истощённой натуре]). Вот молодой человек, он рано становится бледным и вялым. Его друзья говорят: причина этого - болезнь. Я же говорю: что он заболел, что он не смог противостоять болезни, — это уже следствие обеднённой жизни, наследственной истощённости. Читатель газет говорит: эта партия погибнет из-за такой ошибки. Моя высшая [höhere] политика говорит: партия, которая совершает такие ошибки, в конце концов погибнет — она утратила свою инстинктивную безопасность [с партией, делающей такую ошибку, уже покончено – она лишилась инстинкта самосохранения]. Каждая ошибка в любом смысле — следствие дегенерации инстинкта, дисрегуляции воли: этим почти можно определить плохое [дурное [Schlechte]]. Всё хорошее — это инстинкт, и, следовательно, лёгкость, необходимость, свобода [следовательно, оно легко, необходимо, свободно]. Трудности [затруднения] — это возражения [когда надрываются, то этим опровергают себя]; Бог типически отличается от героя (на моём языке: лёгкие шаги [ноги] — это первое качество [атрибут] божественности).

... Кто, подобно моим читателям, станет на этом месте обдумывать и додумывать сказанное, тот едва ли скоро покончит с этим - вполне достаточное основание для меня самому покончить с этим, предположив, что уже давно стало исподволь ясно, чего я хочу, чего именно я хочу тем опасным лозунгом, который вписан в плоть моей последней книги: "По ту сторону добра и зла"... Это, по меньшей мере, не значит: "по ту сторону хорошего и плохого"....]

>>1007
[NB. "Учение о равенстве!.. Но нет более ядовитого яда, ибо кажется, что здесь идет проповедь самой справедливости, тогда как на самом деле это – конец справедливости… «Равным равное, неравным неравное» – вот что было бы истинной речью справедливости – «и, как отсюда следует, никогда нельзя делать равным неравное»" - вся книга «Странник и его тень» посвящена рассмотрению именно этого вопроса, вопроса "справедливости", - на основаниях диалектической мысли. (Например, "равным равное" и "неравным неравное", - вполне выполняется во многих ситуациях одновременно, когда люди, будучи одного и того же типа, считаются равными по ряду одних свойств, и неравными по ряду других, - в смысле исчисления не однозначных цифр, а векторов, матриц, тензоров и прочих, более близких к видимости способов мышления явления "мир". Однако делать "равным неравное", - это, конечно, ошибка.)]

[Meine Seele,
unersättlich mit ihrer Zunge,
an alle guten und schlimmen Dinge hat sie schon geleckt,
in jede Tiefe tauchte sie hinab.
Aber immer gleich dem Korke,
immer schwimmt sie wieder obenauf,
sie gaukelt wie Öl über braune Meere:
dieser Seele halber heisst man mich den Glücklichen.

Wer sind mir Vater und Mutter?
Ist nicht mir Vater Prinz Überfluss
und Mutter das stille Lachen?
Erzeugte nicht dieser Beiden Ehebund
mich Räthselthier,
mich Lichtunhold,
mich Verschwender aller Weisheit Zarathustra?...

Мы, «познающие», постепенно становимся скептичными [недоверчивыми] ко всем верующим; наше недоверие натренировало [выучило] нас [постепенно] делать противоположные [обратные] выводы по сравнению с теми, что делались раньше: а именно, всякий раз, когда вера сильна и занимает центральное место [где сила веры чересчур выпирает на передний план], мы склонны заключать о слабости доказательности [к известной слабости аргументов], о маловероятности самого веруемого [неправдоподобности самого предмета веры]. Мы также не отрицаем, что вера «освещает» ["делает блаженным", см. Декарт, "естественный свет" (AT 7:38f, CSM 2:26f) - как форсированное (фактически, проявление "der Wille zur Macht", как бы восклик: "enough!") декартово решение проблемы картезианства, вызываемой суждением "cogito, ergo sum" (трактовка Лакана, почерпнутая у Хайдеггера)]: именно поэтому мы отрицаем, что вера что-то доказывает — сильная вера, которая освещает [делает блаженным], является подозрением к тому, во что она верит, она не подтверждает [не обосновывает] «истину», она подтверждает лишь некоторую вероятность [правдоподобие; см. также excess bayes, и квантовоподобные логики ("https://doi.org/10.3389/fnbot.2022.910161" и "https://lnu.se/en/research/research-groups/international-center-for-mathematical-modeling/"); также "quant trading", а также их подход, называемый "multistrategy"; "Правдоподобие, но не достоверность, подобие свободы, но не свобода - вот те два плода, которые делают древо познания столь непохожим на древо жизни."] — обман [иллюзии (и/или delusions, например вера в существование Wahre Welt - вместо die Welt (позитивизм мысли, "идеализм", шарлатанская "софистика" (не имеющая отношения к афинским софистам, например, Сократу) и прочее))]. Как же обстоят дела в этом случае? — Эти отрицатели и отклоняющиеся сегодня [непричастники], эти безусловные [безуклончивые ревнители] в одном, в стремлении к интеллектуальной чистоте [опрятности], эти твердые [чёрствые], строгие, воздержанные, героические духи [умы], которые составляют честь нашего времени, все эти бледные [водянистого цвета] атеисты, антихристы, имморалисты, нигилисты, скептики, эфектики, эксцентричные умники [чахоточники духа] (в каком-то смысле все они таковы), эти последние идеалисты познания, в которых сегодня живет и воплощается интеллектуальная совесть, — они на самом деле считают [мнят] себя как можно более освобожденными от аскетического идеала, эти «свободные, очень свободные духи»: и все же, позвольте мне раскрыть вам то, чего они сами не видят [сами не в силах заприметить] — потому что они слишком близки к себе — этот идеал на самом деле и есть их идеал, они сами его воплощают сегодня, и, возможно, никто другой, они сами являются его наиболее духовным проявлением, его передовой [пробивной] армией и разведчиками, его самым опасным [коварным], утонченным [чувствительнейшим], неуловимым соблазнением [обольщением]: — если я в чем-то являюсь разгадчиком загадок, то это в этом утверждении!… Они все еще далеки от свободных духов: ведь они все еще верят в истину…

Когда христианские крестоносцы столкнулись на Востоке с тем неодолимым орденом ассасинов, этим орденом «свободных духов» [свободных умов] par excellence, в нижних степенях [низших чинах] которого подвизались люди, жившие в послушании, как не достигал этого ни один монашеский орден, они каким-то образом также получили намек на тот символ и слово, которое было оставлено только для высших степеней [чинов], как их тайна [secretum]: «Ничто не истинно, все позволено»… Вот это и была свобода духа [ума], вот именно с этим был порван сам принцип веры в истину… Но встречали ли когда-нибудь европейские, христианские свободные духи [вольнодумцы] этот тезис и его лабиринтные следствия? Знают ли они Минотавра этой пещеры из опыта?… Я в этом сомневаюсь, более того, я знаю это иначе: — ничто не более чуждо этим безусловным [безуклончивым] в одном, этим так называемым «свободным духам», чем свобода и освобождение в этом смысле; они именно так же привязаны, как никто другой [ни в каком отношении они не связаны крепче], они именно в вере в истину тверды и безусловны [их крепость и безуклончивость, как ни у кого другого, покоится именно на вере в истину]. Я знаю все это, может быть, слишком хорошо, изнутри: та почтенная философская воздержанность, к которой такая вера обязывает, тот стоицизм разума [интеллекта], который запрещает себе «Нет» так же строго, как и «Да», то стремление остановиться перед действительным [волю к топтанию на месте], перед factum brutum, тот фатализм „мелких фактов“ ["petits faits"] (ce petit faitalisme, как я его называю), в котором французская наука сейчас ищет своего рода моральное превосходство [тщится снискать себе нынче своего рода моральное преимущество] над немецкой, тот отказ от интерпретации вообще (от насилия, подгонки [подтасовок], сокращения, упущения [пропусков], набивки [чучел], вымысла, фальсификации — и всего, что является сущностью интерпретации), — это в масштабах большего [по большому счету] выражает то же самое, что и аскетизм добродетели, как любое отрицание чувственности (это в сущности лишь одна форма этого отрицания [здесь, в сущности, дан один лишь модус такого отрицания]). Но что вынуждает к этому, так это безусловная воля к истине, вера в сам аскетический идеал, хотя бы и как его бессознательный императив, не обманывайтесь в этом, — это вера в метафизическую ценность, ценность самой истины, как она только в этом идеале гарантирована [засвидетельствована] и удостоверена (она зависит от этого идеала [им держится она и с ним падает]).

[К Ларюэлю и "нефилософии".] Строго рассуждая, нет никакой «беспринципной» [«беспредпосылочной»] науки, мысль о такой невообразима [самая мысль о таковой представляется немыслимой], паралогична: философия, «вера» должна быть уже там, [нужно всегда заведомо иметь в наличии некую философию,] чтобы на ее основе наука обрела [дабы предначертать из нее науке] направление, смысл, пределы, метод, право на существование. (Если кто-то понимает это наоборот [толкует/интерпретирует это в обратном смысле], если, например, кто-то собирается [кому-то взбредёт в голову] поставить философию «на строго научную основу», он тем самым должен перевернуть [поставить на голову] не только философию, но и саму истину: худшее нарушение [норм] приличий, которое может быть по отношению к двум столь почтенным [респектабельным] дамам!..)

... Krank heute vor Zärtlichkeit,
ein Thauwind,
sitzt Zarathustra wartend, wartend auf seinen Bergen, —
im eignen Safte
süss geworden und gekocht,
unterhalb seines Gipfels,
unterhalb seines Eises,
müde und selig,
ein Schaffender an seinem siebenten Tag.

— Still!
Eine Wahrheit wandelt über mir
einer Wolke gleich, —
mit unsichtbaren Blitzen trifft sie mich.
Auf breiten langsamen Treppen
steigt ihr Glück zu mir:
komm, komm, geliebte Wahrheit!]

>>1009
[Wehe dir, Zarathustra!
Du siehst aus, wie Einer,
der Gold verschluckt hat:
man wird dir noch den Bauch aufschlitzen!…

Zu reich bist du,
du Verderber Vieler!
Zu Viele machst du neidisch,
zu Viele machst du arm…
Mir selber wirft dein Licht Schatten —,
es fröstelt mich: geh weg, du Reicher,
geh, Zarathustra, weg aus deiner Sonne!…

Du möchtest schenken, wegschenken deinen Überfluss,
aber du selber bist der Überflüssigste!
Sei klug, du Reicher!
Verschenke dich selber erst, oh Zarathustra!

Zehn Jahre dahin —,
und kein Tropfen erreichte dich?
Kein feuchter Wind? kein Thau der Liebe?
Aber wer sollte dich auch lieben,
du Überreicher?
Dein Glück macht rings trocken,
macht arm an Liebe
— ein regenloses Land…

Niemand dankt dir mehr,
du aber dankst Jedem,
der von dir nimmt:
daran erkenne ich dich,
du Überreicher,
du Ärmster aller Reichen!

Du opferst dich, dich quält dein Reichthum —,
du giebst dich ab,
du schonst dich nicht, du liebst dich nicht:
die grosse Qual zwingt dich allezeit,
die Qual übervoller Scheuern, übervollen Herzens —
aber Niemand dankt dir mehr…

Du musst ärmer werden,
weiser Unweiser!
willst du geliebt sein.
Man liebt nur die Leidenden,
man giebt Liebe nur dem Hungernden:
verschenke dich selber erst, oh Zarathustra!

— Ich bin deine Wahrheit...]

>>959
[NB. "Macht": также, с понятием "могущества" - понятие "мощности" (множеств; это соответствует ницшевской идее о "разнообразии" и тезисе о Алкивиаде и Да Винчи, а также с приведённой статьей о эволюции даже неживых "систем" (увеличения количества функций)).]

>>959
[... "пытающиеся воле своего же Бога, - воспротивиться," - наверное, это самое критичное замечание, ведь если религия построена на ressentiment, - то как иначе? она не может закончить никак, кроме как обратив свой ressentiment на Бога как раз тогда, когда Ему это нужно всего, - наименее. (И если религия построена на вере в Бога как проводница Истины, - то как она может не закончить ressentiment, если Бог требует её самоуничтожения? Может ли религия действительно следовать божественной истине, даже если она болезненна и приносит самой религии, священникам, - уничтожение и страдания, - вот в чём загвоздка, и "камень преткновения", безотносительно истинности идеи о ressentiment (либо патологическому незнанию священников, или макиавеллисткой форме его). (И вот в чём нюанс: дионисический человек способен на это ("Eins ist nothwendiger als das Andre", "Заратустра, идущий к собственной гибели"). Способен ли на это христианин? Вопрос, оставленный без ответа...)]

[NB. Священники/"жрецы"/"теософы"/теологи/(и прочие) в Бога, - не верят, - что бы они ни утверждали об этом...]

– Вы смотрите вверх, когда взыскуете высоты. А я смотрю вниз, ибо я возвысился.
Кто из вас сможет смеяться и в то же время оставаться на высоте?
Кто поднялся на высочайшие горы, тот смеется над всякой трагедией – и на сцене, и в жизни.
Заратустра. "О чтении и писании"

[Ende von "Dionysos".]

>>921
Устранив различие между явью и сном ("действительность как сновидение" скорее означает, что нет и "сновидения", - точно так же, как: "Мы упразднили истинный мир – какой же мир остался? Быть может, кажущийся? … Но нет! Вместе с истинным миром мы упразднили также и кажущийся!", - есть просто видимость, одна и та же, во всех случаях обрабатываемая и интерпретируемая, - одинаково (с точки зрения сознания и его "зрения", "перспективного угла")), - устраняется и "разрыв": получается возможность действовать одинаково во всех ситуациях вне зависимости от их направленности или последовательности (вне зависимости от того, в какую сторону мы идём и по какому "пути" - касательно врат "Момент"/"Миг" (Za-III, "О видении и загадке")): так как методы психоанализа приспособлены к неисторическому и одновременному, - они есть параллельное средство и помощь в разрешении несостыковок и причинно-следственных проблем ("нет ничего лучше причины и следствия"). И наоборот, - стандартная модель сознательности есть такое же подспорье при ориентировании внутри сновидческих или около-сновидческих (проецируемых) проблем.
Эта модель интерпретации и толкования (чтения) есть взаимное переплетение, устраняющее противоречия и несостыковки там, где "противный" метод бессилен что-то предложить.

Это же есть путь к наиболее личному "прозрению": то, что касается сна, автоматически (в силу метода, т.е. привычки толковать согласно методу) становится связанным с ним. Оно больше не подавляется и не репрессируется, а выносится на, - сознания, - поверхность (и становится допустимым работать с ним; казавшиеся "сложными" вещи больше не ускользают от рассмотрения).
Таковой эффект есть рост воли к власти, - и ничего кроме этого.

Отдельным остаётся тот эффект, что видение сна как направляющего действия в действительном мире обычно не учитывается в человеческом мировоззрении, - оно как будто бы вынесено за скобки, как скрытый аффект. Этот аффект, во многом, есть то, что можно в действительности означить и интерпретировать. Даже ситуации, где означающие становятся Реальными (Real, см. поздние теории Лакана) и не поддаются никакой интерпретации, а только выражают собой какое-то направление или аффект, - всё равно несут те или иные данные (а не мистическую "информацию"). Эти данные можно учесть (с помощью чисел), - а значить, этим можно ими овладеть, - и тем самым, посредством власти, - привнести их и в сознание, и в этот мир.
(К вопросу о "обнажённости", особенно: "желания сказать".)

Учёт символом и означающих сновидения влечёт за собой разбор их согласно не "интуициям", а строгим методам. Эти методы устанавливают связи между ними, и их объектами, явно, вновь и вновь. Это установление связей как "насилие" есть то, что оформляет жизнь. И будучи морально неопределённым (во сне никто не несёт наказания и не имеет, за свои действия, никакой вины), - эти методы, в их действенности и действительности, - так же лежат "по ту сторону добра и зла", - как и сама [Жизнь] "эксплуатация", - жизнедеятельность (снов) носителя.

Моральным реалистам, снова.
Отсюда и следует, - что слишком многое в человеческой действительности, в силу определения, - лежит "по ту сторону добра и зла". Прежде чем доказывать ту или иную метафизическую (а не просто, - юридическую), - "насильственность", - следует доказать, что она (конципируемая "насильственность") в действительности не была результатом того, что называют как "сон" или даже "мысленный эксперимент" ("поставить себя на место Другого/Инакового"). Потому что, согласно строгости мышления и даже сократической методике, - без знания сна обвиняемого, - нет никакой возможности доказать, до конца, те или иные "мотивы". Просто в силу нехватки данных о них.
И даже эта линия рассуждения не отменяет "моральный реализм" как идею, - но только уточняет и углубляет, - почему он всё-таки (не доходя до уровня суждений "жизнь нельзя оценить"), - всё ещё, - утопический идеализм, - всё ещё, - не достижим...

... и это же позволяет дополнить арсенал философского мышления, существенно расширив его тем, что доселе запрещалось как "поэтический избыток". Оказывается, что даже это хранилище означающих (сон), - может быть вполне задействовано в философии, как неотъемлемый его элемент.

И этот элемент, всегда, - лежит, - по ту сторону, - Добра и Зла. [Человека и Времени.]

[The end.]

Давайте наконец подумаем, какая наивность заключается в утверждении: «человек должен быть таким-то или таким-то!» Реальность же показывает нам удивительное богатство типов, изобилие игривых форм и изменений: и какой-то жалкий моралист, стоящий на обочине, говорит: «нет! человек должен быть другим!» Он даже знает, каким он должен быть, этот хныкающий и брюзжащий, он рисует себя, на стене, и говорит: «ecce homo!»… Но даже если моралист обращается только к отдельному человеку и говорит ему: «ты должен быть таким-то и таким-то!», он продолжает выставлять себя на посмешище. Индивид — это кусок фатума, с передней и с задней стороны, ещё один закон, ещё одна необходимость для всего, что будет и что есть. Сказать ему «измени себя» — значит требовать, чтобы изменилось всё, даже назад, ещё и назад… И действительно, были последовательные моралисты, они хотели сделать человека другим, то есть добродетельным, они хотели создать его по своему образу, то есть по образу мерзавца: для этого они отвергли мир! Небольшое безумие! Небольшая форма нескромности!… Мораль, когда она осуждает сама по себе, не с точки зрения жизни, не с учётом её нужд, целей и намерений, есть специфическая ошибка, к которой нельзя питать жалости, идиосинкразия дегенератов, принесшая нам неизмеримый вред!… Мы же, мы, имморалисты, наоборот, раскрыли своё сердце для всякого понимания, осознания, одобрения. Мы не отвергаем легко, мы находим нашу гордость в том, чтобы быть утверждающими. Всё больше и больше нам открывается взгляд на ту экономию, которая использует всё то, что священный абсурд священника, больной разум в священнике отвергают, на ту экономию в законе жизни, которая находит свою выгоду даже в отвратительном типе мерзавца, священника, добродетельного человека — какую выгоду? — Но мы сами, мы, имморалисты, и есть этот ответ…

...Оставь меня! Пусти! Оставь меня! Я слишком чист для тебя. Не прикасайся ко мне! Разве мир мой не стал совершенным?
Слишком чиста кожа моя для рук твоих. Оставь меня, бестолковый, темный, удушливый день! Разве полночь не светлее тебя?
Самые чистые должны господствовать над землей, никому не ведомые, непризнанные и сильные, души полуночи – полуночи, что светлее и глубже всякого дня.
О день! тяжелой поступью ходишь ты за мной! Ты протягиваешь руку за счастьем моим? Я, одинокий, богат для тебя, я для тебя – кладезь сокровищ, хранилище золота?
О мир, ты хочешь меня? Разве принадлежу я миру? Разве я набожен? Или божественен? Но, день и мир, слишком вы неуклюжи:
– пусть ваши руки будут более ловкими, протяните их за глубочайшим счастьем и столь же глубоким несчастьем, ловите какого-нибудь бога, но не меня:
– мое несчастье, мое счастье глубоки, о удивительный день, однако не бог я и не божий ад: глубока боль мира...

[NB. "Пусть мир будет таким, какой он, - и есть, - а не таким, как хочется мне, или кому-то ещё.
Что должна говорить твоя совесть, о мир, неуклюжий ты мир? — ‚Ты должен стать тем, [кто ты есть] кем ты являешься.‘"]

>>901
>маленький Ницше, с щитом, - стоящий против ужасного призрака, - от духа Анти-Самости
... и "от духа Анти-Христа, в самом наихудшем его воплощении, - как Христа, настоящего, истинного Христоса, - извращении..."

– Иисус сказал своим иудеям: «Закон был для рабов - вы же любите Бога, как люблю его я, сын Божий! Какое дело сынам Божьим до морали!..» –

Sapienti sat.

Der Antichrist.

[альт. интерпретация: Само Бытия [Ἀλήθεια] против [ложного Бога] Бога Ничто ["Бога" "Любви"] = Дионис против Распятого… ("Дионис — это, как известно, также бог [нераскрытого] тьмы"; "Распятый" как ужасный символ, как не-Христос (не его Само), как нечто (Ничто), существующее только в зависимости от Бытия, не как текучее/становящееся, а как "результат", промежуток, "монотонотеизм" (Христос и его жизнь, интерпретированная в неживое, в не-жизнь, в мысль); Ничто, оказывающее [волю к власти] воздействие на мир/die-Welt ("вампир" - это не "священник", а, - структура, священник-как-структура (означающих), она заключает людей - в тюрьмы); "Дионис против Распятого" - как конфликт Живого - с Не-живым; Ничто как каверзная структура (целибат как отражение его существенной природы); наконец, "Ничто" как структура, нуждающаяся в помощи сострадательных и поддерживающих рук, то, что "не может ни жить, ни умереть", "...самость? Еще не мертвая, но и уже не живущая?", как результат работы ума, но не рассудка (!); одним словом, Ничто, - это, - [логический] тупик... [... продолжая логически и говоря теологически (в этом нет ровным счётом никакой необходимости), видим: "Дионис" есть творение истинного, неназываемого, непознаваемого, неведомого Бога (истинного властителя), но то, с чем ведёт войну "Дионис" (Самость), - это то, чему не следует, по замыслу этого "Бога" ("Бог" - это символ), вообще, - быть.])
…[Paulus] begriff, dass er den Unsterblichkeits-Glauben nöthig hatte, um „die Welt“ zu entwerthen, dass der Begriff „Hölle“ über Rom noch Herr wird, — dass man mit dem „Jenseits“ das Leben tödtet…
– Nihilist und Christ: das reimt sich, das reimt sich nicht bloss…]

>>905
>против [ложного Бога]
>против ["ложного Бога" (Бог, будучи овеществлённым, - теряет жизнь и становится не живым, а мёртвым; следовательно, - никакого "Бога", могущего быть как-то обозначенным или хотя бы "указанным", не может никогда и быть, - каждый такой "Бог", кроме его "инкарнаций", живых (см. также huoju 活句 как понятие), - это необходимым образом, - ложное его воплощение...)]

>>824
>как философствовать телом, а не, по-"платоновски", - разумом?
"разумом", или, также, "душами" (вместо "эйдосов" - телесность, или, - сами - тела (философия телами, множественными, которые в совокупности образуют Целое; это не витализм (витализм - это вульгаризация этой идеи "вечного возвращения того же самого")))
[(достаточно уточнений; как было сказано выше - sapienti sat)]

«Но, господин, — сказала она, — вы говорите на свинском немецком!» — «Немецкий, — ответил я, весело, — просто немецкий! Оставьте свинью, богиня! Вы недооценили трудность в том, чтобы выразить тонкие вещи на немецком!» — «Тонкие вещи! — воскликнула Ариадна в ужасе. — «... Куда это всё ведёт!»

... Ты льстишь мне, - ответила Ариадна, - но я устала от своей жалости, все герои должны погибнуть из-за меня: Это моя последняя любовь к Тесею: «Я уничтожу его».

Антихрист. Книга.
"Переоценка всех ценностей": "Анти-Христ" - законодательный мандат, направленный против христиан и их анти-доктрины вечного возвращения того же самого (Заратустра как император (aut Caesar aut Nihil; см. Борджиа - не как человека, - а как персонаж), новый повелитель анти-христиан).
Смысл этого направления - политически неоценимый - стимулируя войну против христиан - совершается переоценка всех ценностей. Не на словах, а на деле ("Мое страдание и сострадание мое – что мне до этого! Разве к счастью стремлюсь я? Я стремлюсь к делу своему! Вперед! Явился лев, близко дети мои, созрел Заратустра, настал мой час: Это мое утро, мой день загорается: вставай, поднимайся, Великий Полдень!").
Это не фашизм как одномоментно-конкретная форма и система, а фашизация, в целом. Путём этой лжи достигается "цель" (следствие этого): Тесей (все герои) погибает от руки Ариадны следствий текста. Потому что, так как исторически было доказано что христианство побеждает вновь и вновь, - для очищения и появления самой наивысшей воли к власти (хоть в виде "христианства", хоть в виде "христиан" - Дионису нет дела до этого - он волен занимать любую позицию, любую маску и любой результат - он неотделим от Целого, он и есть это Целое, его "результат" (сверхчеловек как высшая форма этого)), - необходимо изничтожение "слабых", - самих антихристиан (которыми в книге "Анти-Христ" нарекаются все немцы-христиане, современники Ницше). И через эту ложь - столкновение ведомых дураков-Тесеев-антихристиан (пытающихся делать вид, будто бы они есть "христиане"), - достигается действительная переоценка всех ценностей. Через - войну.
(На деле (поныне, сейчас) нет необходимости в столь радикалистском летоисчислении ("с 1888 года"), но смысл всего этого (написания и публикации этой книги, как и параллельной Ecce Homo), - не в уничтожении действительных христиан (действительный христианин настолько близок Дионису, насколько это можно было представить, - ведь именно самые заклятые враги, сугубо психологически, для самого Ницше, - есть его наиближайшие друзья ("Напротив, нападение есть для меня доказательство доброжелательства, при некоторых обстоятельствах даже благодарности. Я оказываю честь, я отличаю тем, что связываю свое имя с вещью, с личностью: за или против – это мне безразлично. Если я веду войну с христианством, то это подобает мне, потому что я этой стороны я не переживал никаких фатальностей и стеснений, - самые убежденные христиане всегда были ко мне благосклонны. Я сам, противник христианства de rigueur, далек от того, чтобы мстить отдельным лицам за то, что является судьбой тысячелетий."; см. также "A God Torn to Pieces: The Nietzsche Case")), а в уничтожении лжи ("Уничтожив вас, Гогенцоллерн, я уничтожу ложь."). Дионис есть злая тень, как бы зеркальная реплика всего Христа, - и даже "преодоление" этого, - сугубо в силу лживости не только "истин" "христиан", но их действий, всего их поведения.
Говоря проще и предельно коротко: Ницше как явление есть результат, совесть, зеркальный ответ на всю агрессию, которая вообще когда-то была направлена против Ницше, явно или неявно, сознательно или непростительно, и так далее, всё в том же смысле, - "Дионис" есть кристаллизация всей агрессивности, в целом (как минимум - модерна, как максимум - это и есть всё его существо ("воля к власти" и "переоценка всех ценностей")). Следовательно, он как явление физическое, - такая же естественность, как Иисус Христос, - в учёте всех Необходимостей в Целом. (Если нет Христа - то не будет и никакого - Диониса.))

Что значит "неудачно явленный"? Прежде всего, физиологически? Уже не политически. Наиболее нездоровый тип человека в Европе (во всех социальных слоях) является почвой для этого нигилизма: он воспримет веру в вечное возвращение как проклятие, от которого, столкнувшись с ним, уже не будет останавливаться перед никакими действиями: не пассивное исчезновение, а полное уничтожение всего, что в такой степени бессмысленно и безцельно: хотя это всего лишь судорога, слепое яростное сопротивление, когда осознаешь, что все было здесь с вечности — и этот момент нигилизма и разрушительной страсти тоже. — Ценность такого кризиса заключается в том, что он очищает, что он сжимает родственные элементы и делает их взаимно разрушительными, что он возлагает общие задачи на людей противоположных взглядов — также выдвигая на свет более слабых, более неуверенных и тем самым давая толчок к созданию иерархии сил с точки зрения здоровья: узнавая повелителей как повелителей, подчиненных как подчиненных. Конечно, вне всех существующих общественных порядков.

Какие окажутся самыми сильными в этом процессе? Умеренные, те, кому не нужны экстремальные убеждения, те, кто способны признать и даже любить большую долю случайности и бессмысленности, те, кто могут думать о человеке с заметным снижением его ценности, не становясь из-за этого мелкими и слабыми: самые здоровые, которые могут справиться с большинством бед и поэтому не так боятся бедствий — люди, уверенные в своей силе, которые с сознательной гордостью представляют достигнутую мощь человека.

Как бы такой человек думал о вечном возвращении?..

[NB. Ницше устраняет понятие "цель" и заменяет его центральностью*, центром ("тяжести").]

>>863
>непростительно
>прощение/forgiveness как действие, как контрдействие, как устранение цикла
(Из этого места разворачивается неплохой контраргумент о устранении насилия. Собственно, именно им "A God Torn to Pieces: The Nietzsche Case" и заканчивается. Как говорится, crede experto (G. Fornari и René Girard, а не автору этих строк).)

[NB. "Ecce Homo" есть краткое изложение всей психологии "Диониса".]

Поняли ли меня? – Дионис против Распятого...

>>856
>даже в мельчайшей "пылинке"
>даже для мельчайшей "песчинки"

Это всё продолжалось долго или коротко; ибо, по правде говоря, для таких вещей не существует времени на Земле. Тем временем высшие люди в пещере Заратустры проснулись и начали собираться в ряд, чтобы встретить Заратустру и приветствовать его утренним приветствием, ибо, проснувшись, они обнаружили, что его уже нет среди них. Когда же они подошли к двери пещеры, и шум их шагов опередил их, лев вдруг замер, резко отвернулся от Заратустры и, яростно рыча, бросился к пещере. Высшие люди, услышав его рычание, все одновременно закричали и в мгновение ока скрылись [исчезли].
Сам Заратустра, ошеломлённый и растерянный, встал с камня, огляделся, стоял, изумлённо размышлял, задался вопросом и вдруг остался один. «Что я только что слышал?» — наконец сказал он медленно. «Что со мной только что произошло?»
И вот ему пришла память, и он понял одним взглядом всё, что происходило с ним между вчерашним и сегодняшним днём. «Вот камень, — сказал он, — на котором я сидел вчера утром; и вот подошёл ко мне тот старый предсказатель, и вот я услышал первый крик, который я только что услышал, тот великий крик бедствия».
«О, высшие люди, это было ваше бедствие, что вчера утром тот старый предсказатель мне предсказал —
— к вашему бедствию он хотел меня соблазнить и испытать: «О, Заратустра, — сказал он мне, — я пришёл, чтобы соблазнить тебя к твоему последнему греху».
«Моему последнему греху?» — воскликнул Заратустра и рассмеялся гневно над своими собственными словами: «Что осталось мне, как мой последний грех?»
И снова Заратустра погрузился в раздумья и снова сел на большой камень. Он задумался. Вдруг он вскочил.
«Сострадание! Сострадание к высшему человеку!» — воскликнул он, и его лицо преобразилось в медь. «Так! Это было его время!
Моё страдание и моё сострадание — что с того! Я стремлюсь ли к счастью [Glücke]? Я стремлюсь к своему делу [Werke]!
Так! Лев пришёл, мои дети близки, Заратустра созрел, мой час настал:
Вот мой утренний свет, мой день начинается: восходи же, восходи, Великий Полдень!» —
Так сказал [говорил] Заратустра и покинул свою пещеру, пылающий и сильный, как утреннее солнце, что выходит из темных гор.

>>859
[NB. "Высший человек" - как "высший тип", - но, что намного важнее, - и как представляющий высшую, - власть, - в этом мире...]

... В дионисийском состоянии же возбуждены и усилены все аффектные системы, так что они мгновенно высвобождают все свои средства выражения, и способность изображать, воссоздавать, превращать, преобразовывать — всякая мимика и актерская игра — проявляются одновременно. Существенно, что здесь важна лёгкость метаморфозы, неспособность не реагировать (подобно некоторым истерическим людям, которые при любом знаке мгновенно принимают любую роль). Для дионисийского человека невозможно не понять любую подсказку, он не упускает ни одного знака аффекта, обладая высшей степенью интуитивного понимания и предчувствия, как и высшим мастерством общения. Он вступает в каждый образ, в каждый аффект, он постоянно меняет себя. — Музыка, как мы её понимаем сегодня, также является общей тревогой и разрядкой аффектов, но всё же лишь остатком гораздо более полной выразительной вселенной аффектов, всего лишь резидуумом дионисийского истерионизма. Для того чтобы музыка стала отдельным искусством, пришлось заглушить целый ряд чувств, в первую очередь мышечное чувство (по крайней мере относительно, ведь в некоторой степени ритм всё равно воздействует на наши мышцы): так что человек уже не воссоздаёт и не представляет сразу всего, что он чувствует. Тем не менее, это и есть дионисийское нормальное состояние, по крайней мере первобытное состояние; музыка — это медленно достигнутая спецификация того же, ценой утраты ближайших способностей.

К кольцу колец [Ring der Ringe].
К той силе [Kraft], которая меняется и всё же остаётся той же, принадлежит внутренняя сторона, некая сущность Протея-Диониса, что маскируется и наслаждается своей трансформацией. Понимание «личности» ["Person"] как обмана: на самом деле наследственность — главный аргумент, поскольку несчётное количество формирующих сил из гораздо более ранних времён сохраняет своё постоянство. На самом деле они сражаются внутри неё и управляются, сдерживаются — через эти личности проходит воля к власти [Wille zur Macht], она требует сужения перспективы, «эгоизма» как временного условия существования; она смотрит с каждой ступени на более высокую. Сужение действующего принципа до «личности», до индивидуума.

И чтобы повторить в заключение сказанное мною в начале: человек предпочтет скорее хотеть Ничто, чем ничего не хотеть... [значит ("факт нужно сначала интерпретировать: сам по себе [в себе] он остаётся глупым ["факт всегда глуп"] во всей Вечности, как и всякая «вещь в себе» [«вещь сама по себе», «вещь та же самая»]"; "... абсолютно нет законов и каждая власть в каждое мгновение выводит свое последнее заключение. Положим, что это тоже лишь интерпретация - и у вас хватит усердия возражать на это? - ну что ж, тем лучше."; не "смысл" ("воля к смыслу", Франкл), а интерпретация (пример "интерпретационизма": G. Abel), "вывод своего последнего заключения", "вкладывание воли в вещь" ("Кто не знает, как вложить свою волю в вещи, тот, как минимум, вкладывает в них смысл: он верит, что в них воля уже есть (принцип "веры").")), нужно научить человека радоваться [Lust] вечному возвращению того же самого (Weh говорит "сгинь!", но "радость жаждет вечности" - следовательно, занятие позиции Weh - это нигилизм, отказ от жизни и рессентимент к жизни (и объектам в ней), занятие позиции Lust - это вечность, жизнь и amor fati); "должно быть только то, что не может не быть"; песня-rundgesang как критерий образования властных отношений ("учение об отношениях власти, при которых возникает феномен «жизнь»); rundgesang как Rangordnung, как критерий Rangordnung, по своей реализации, - истинный и вечный в своём великолепии ("Высокое созвездье Бытия! Скрижаль вековых письмен! Щит необходимости!", "Как? В этот миг не стал ли мир совершенным? Округлым и зрелым? О, куда мчится он, золотой шар? Побегу за ним!"), учитывающий и принимающий даже христианские истины - истины Христа; наконец, принцип всей rundgesang, особенно "Weh spricht: Vergeh! Doch alle Lust will Ewigkeit, — will tiefe, tiefe Ewigkeit!" - как ориентир для ориентирования мышления ("Что значит ориентироваться в мышлении", Кант), психики, тела (и разума), как принцип отбора наилучшей перспективы видения мира ("Трагический художник не пессимист — он говорит "да" всему сомнительному и страшному, он дионисичен..."), как принцип отбора - наилучшей формы и состояния, - сознания... (а значит, по результату, - будет невозможно хотеть Ничто, и ничего не хотеть... [in short: научиться мыслить так, чтобы на бессознательном уровне из состояния Weh переходить к состоянию Lust по отношению к этому миру (die Welt); "will Ewigkeit" - есть основание, благодаря которому состояние Lust удерживает человека - в этом мире (die Welt).])]

[NB. Можно долго спорить, является ли устранение сострадания (см. "Анти-Христ") результатом orientierung мысли Ницше на вышеозначенную "круговую песнь" (rundgesang), и в принципе, это один из возможных вариантов реификации описанных "мотивов", но намного важнее то, что из означенного не следует "политическая теология" (тем более "зла"), или "улучшенная версия выведения породы" (homo ex machina), - ключевым остаётся не это, не сократический логицизм, не серьёзность мысли, а лёгкость трансформации и перевоплощения "дионисического", благодаря которому человек снова становится способным утверждать жизнь (rundgesang заменяет цель ориентации, она ориентирует на Целое - вместо того чтобы ориентировать человека на Ничто, или заставлять его "ничего не хотеть"). (Надо понимать, что возможности человека-пространства-тела в познании/мудрости, - ограничены физически (и, по-видимому, "физиологически"). Человек практически всегда (как тело) видит только "plane of immanence", "срез". Он не обладает всей картиной в целом. Следовательно, необходимо умение "смены перспектив", смены "plane of immanence" (вся глава "Почему я так мудр"; "Рассматривать с точки зрения больного более здоровые понятия и ценности, и наоборот, с точки зрения полноты и самоуверенности более богатой жизни смотреть на таинственную работу инстинкта декаданса – таково было мое длительное упражнение, мой действительный опыт, и если в чем, так именно в этом я стал мастером. Теперь у меня есть опыт, опыт в том, чтобы перемещать перспективы: главное основание, почему одному только мне, пожалуй, стала вообще доступна “переоценка ценностей”."), - как умение, из которого, как (прагматический) результат, и следует "Doch alle Lust will Ewigkeit, — will tiefe, tiefe Ewigkeit!" - как психологический феномен, как естество. "Власть" (Macht) - это только ключевая составляющая этого умения, только средство. Во всём этом - "Власть" (Господство (Master) или Доминация, Восстание (Rebel) или Рессентимент) не есть - "Цель" (не есть - "политика", "der Staat" ("Левиафан" - как его попытка) не есть ключевая сущность - во "всей Вечности" (alle Ewigkeit, или, что "серьёзнее", - tiefe Ewigkeit)). ("Цель" (нет никаких целей) описывается Заратустровой "круговой песней". Она есть выражение центральной дионисовской мысли, которое своим следствием имеет сверхчеловеческий результат - "Семь Печатей / Песнь Да и Аминь". Заратустрова круговая песнь описывает, при этом, и т.н. "метафизику" всего мира, Целого (die Welt) - она не останавливается только на "слишком человеческом", - она задаёт всю "картину" (трагического художника-"Диониса", то есть - Заратустры)...)]

Oh wie sollte ich nicht nach der Ewigkeit brünstig sein und nach dem hochzeitlichen Ring der Ringe, — dem Ring der Wiederkunft?
Nie noch fand ich das Weib, von dem ich Kinder mochte, es sei denn dieses Weib, das ich liebe: denn ich liebe dich, oh Ewigkeit!
Denn ich liebe dich, oh Ewigkeit!*

P.S. Про переводы трудов Ницше.
Зачем делать их через нейросеть/ChatGPT или автоматически?
Во-первых, почти везде перевод РАН - не хороший. Во-вторых, в случае Ницше он должен быть практически безупречным, порою и множественным. Перевести "умеренный" (а именно так его и читает немецкий ницшевед В. Штегмайер, на чём строится вся его дальнейшая контекстуальная интерпретация "вечного возвращения" и "сверхчеловека" как понятий философии Ницше) как "заурядный" - это критическая ошибка. Это даже хуже, чем перевод через ЧатЖПТ, DeepL или иной, "автоматом". Потому что автоматический перевод и так подозревается в своей "профнепригодности", - в случае перевода РАН кредит доверия слишком высок, и этот кредит доверия ведёт к самым различнейшим непониманиям ницшевской философии. Не потому что "Ницше - шизофреник", или "Ницше - противоречив", а потому что "Ницше" (не действительный, и не писатель, потому что Ницше никогда не писал на русском), описываемый этими двумя критиками, - это "Ницше" вымышленный, полученный благодаря кривой, неблагонадёжной, невнимательной работе переводчика из РАН. Который зачастую переводит даже хуже чем ChatGPT. И на основании этого пишутся "научные" труды и даже книги!
И это не говоря о важности сохранения стиля, интонации, контекстуальному чтению, повторным чтениям и прочим дерридианским замечаниям о прочтениях и нюансах прочитанного. (Та же фраза "Как бы такой человек думал о вечном возвращении?.." имеет совсем другую коннотацию по сравнению с "Что же такое человек..." (первый предполагает аффективное отношение, второй прямо указывает на содержание мысли, чем на аффект).)
В идеале Ницше надо читать на немецком, желательно усвоив немецкий почти на уровне "нативного", но это недостижимо как повсеместный эксперимент, и в большом количестве случаев достаточно дублирования перевода РАН переводом ChatGPT или автоматическим, и дополнительной сверкой с оригинальным текстом на немецком. Так достигается предельно близкое, к оригинальному, понимание его идей (заодно добавляется понимание сугубо немецкой терминологии вроде "Sein" (Хайдеггер, например, вводил термин "Seyn")). (И тогда проблема "Ницше - шизофреник" или "Ницше - противоречив", - исчезает самостоятельно и в большинстве случаев, как и мотив ("причина") высказывать такие "слабости" и несрабатывания интерпретации (непонимание текста Ницше не означает "противоречивости" Ницше, - Ницше не был противоречив, поскольку его философия, - это эксперимент (как может быть противоречивым - проведённый на деле - эксперимент? он может не сходиться с нуль-гипотезой, его план может чему-то несоответствовать, но будучи приведённым в действие, противоречивым он быть не может практически (будучи действительностью), - он фактичен (но факт ("глуп", "глупый факт") - нуждается в интерпертации, впрочем, это уже другое рассмотрение)); и более того, она вообще разрешает и устраняет саму идею "противоречия" в том смысле, что эта "критика" - это просто атака с сократических позиций, а не действительный разбор или аргумент).)